Бочаров С. Г. Баратынский Е. А. //
Русские писатели: Биогр. словарь,
—1917 / Под ред. .
— М.: Большая рос. энцикл.,
1992. — Т. 1. — С. 158—163.
́НСКИЙ, Боратынский Евгений Абрамович [19. 2 (2. 3). 1800, с. Мара Кирсанов. у. Тамбов. губ. — 29. 6 (11. 7). 1844, Неаполь; похоронен в Петербурге, на Тихвин. кладб. Александро-Нев. лавры], поэт. Из древнего дворян. польск. рода; предки Б. с кон. 17 в. обосновались в России. Отец, Абр. Анд. (1767—1810), — офицер из ближайшего окружения Павла I; в 1798 подвергся опале, вышел в отставку ген. -лейт. и поселился в своем тамбов. имении Мара (Вяжля); мать, Ал-дра Фёд. (урожд. Черепанова; 1776—1852), — фрейлина имп. Марии Фёдоровны. Детство поэта — старшего из семерых детей — прошло в обстановке богатого (1000 душ) поместья. Из дом. учителей сохранил привязанность к Дж. Боргезе [предсмертное стих. Б. «Дядьке-итальянцу» (1844) посвящено его памяти]. Желая обеспечить сыну аристократич. карьеру, мать определяет его в Пажеский корпус (с дек. 1812). 3-летнее пребывание в корпусе закончилось катастрофой, круто повернувшей жизнь Б.
«по случаю» — определение самого Б. в письме к В. А. Жуковскому кон. 1823, где он рассказал историю своего падения (письма цитируются по изд. 1987). Участие в кружке товарищей, романтически названном под впечатлением шиллеровских «Разбойников» «об-вом мстителей» (деятельность его состояла в школьных проказах против учителей и воспитателей), привело в февр. 1816 к серьезной краже (500 руб. и черепаховой табакерки в золотой оправе), совершенной Б. вместе с Д. Ханыковым в доме одного из участников «об-ва». 25 февр. по личному повелению Александра I Б. и Ханыков исключены из Пажеского корпуса с запрещением принимать их на гражд. и воен. службу, кроме как простыми солдатами (см.: Максимов Н., Е. А. Баратынский по бумагам Пажеского е. и. в. корпуса. — РС, 1870, № 8, см. также № 9, с. 315—17). В этом катастрофич. событии поражает противоречие между «совершенно детскими подробностями» (из указ. письма Жуковскому) и его «судьбинным» значением в жизни Б. Он оказался как бы в обществ. пустоте и девять последующих лет будет влачить «судьбой наложенные цепи» («Стансы», 1827), выслуживая гражд. реабилитацию и восстановление честного имени.
8 февр. 1819 зачислен рядовым в л. -гв. Егерский полк. Б. быстро входит в избранный круг петерб. литераторов. Счастливым явилось знакомство с А. А. Дельвигом, ставшим его задушевным другом; они живут на одной квартире (см. совм. написанное шуточное стих.: «Там, где Семеновский полк, в пятой роте, в домике низком, / Жил поэт Баратынский с Дельвигом, тоже поэтом...»). Дельвигом были отданы в ж. «Благонамеренный» (1819, № 4, 6) первые стих. Б.; через него Б. знакомится с А. С. Пушкиным и принят как свой в «союз поэтов», провозглашенный в стих. его четвертого участника, В. К. Кюхельбекера («Поэты», 1820). Солдатская служба и противоречивое обществ. положение не мешают быстрым лит. успехам и связям Б. Он знакомится с П. А. Плетнёвым (одна из прочных дружеских связей до конца жизни), Н. И. Гнедичем (взявшим на себя лит. наставничество и покровительство Б.), Жуковским, И. И. Козловым, Ф. Н. Глинкой, С. А. Соболевским и др.
4 янв. 1820 Б. произведен в унтер-офицеры и назначен в Нейшлотский пех. полк, несший береговую охрану на Фин. заливе. След. годы проходят на службе в крепости Кюмень и соседних Фридрихсгаме, Роченсальме (Котка) и Вильманстранде. Современниками и самим поэтом служба в Финляндии воспринимается как изгнание, уподобляемое юж. ссылке Пушкина, к-рый называет Б. живым Овидием («Баратынскому. Из Бессарабии», 1822). Реально, однако, Б. в Финляндии попадает в среду дружеств. офицерства, пользуется привилегиров. положением; сближается со своим ротным командиром Н. М. Коншиным, руководит им как поэтом. Часто и подолгу бывает в Петербурге (в отпусках и с полком; с 1820 по 1825 в общей сложности провел там ок. 2 лет) и не отрывается от столичной лит. жизни. 26 янв. 1820 принят в члены ВОЛРС, читает на заседании об-ва элегию «Финляндия», Гнедич читает там же его поэму «Пиры» (1820) — произв., принесшие Б. поэтич. славу. В 1821—23 имя Б. как участника «союза поэтов» служит предметом критич. выпадов и эпиграмм со стороны литераторов, группирующихся вокруг издаваемого А. Е. Измайловым «Благонамеренного» (мишенью служит как «вакхический» характер стихов Б., так и его обществ. положение), что не мешало членам обеих групп встречаться в салоне С. Д. Пономарёвой; Б. посвящает хозяйке ряд стих. Посещает он и салон А. А. Воейковой.
— пора самых ярких успехов и признания Б. -поэта. «Общее мнение скоро соединило имя Баратынского с именами Пушкина и Дельвига» (Киреевский, с. 237); эти имена в 20-е гг. составляют эмблему дружески-поэтич. братства («Дельвиг, Пушкин, Баратынский / Русской музы близнецы» — П. А. Вяземский, стих. «Поминки», 1864?). Авторитетные оценки дают Б. в печати П. А. Катенин (СО, 1822, № 13, с. 260—61) и Плетнёв («Письмо к графине С. И. С<оллогуб> о рус. поэтах» — СЦ на 1825 г.). Напряженно следит за его развитием Пушкин; в письмах, стихах и трех начатых статьях, не напечатанных при жизни Б. (1827, 1828 и 1830), он говорит о нем в тоне высшего признания, определяя область его первенства — элегию, осн. качество его поэзии («он у нас оригинален — ибо мыслит»), отмечает самобытность и независимость Б. от господств. направлений и школ («он шел своею дорогой один и независим») и определяет «степень, ему принадлежащую» в рус. поэзии, — «подле Жуковского и выше певца Пенатов и Тавриды» (т. е. Батюшкова; Пушкин, XI, 185—86).
В ранней лирике Б. сильны эпикурейские мотивы, за ним закрепляется слава «эротического» поэта и «певца Пиров». К этим общим мотивам сразу же, однако, примешивается «необщее выраженье»; рядом с любовной элегией («Ропот», «Разлука», «Разуверение», «Признание», «Оправдание») — прямая лирико-филос. медитация («Дельвигу», «Две доли», «Безнадежность», «Истина»; все перечисл. стихи — 1820—24). Но и в любовную элегию проникает и становится доминирующей «раздробительная» (Вяземский П. А., Эстетика и лит. критика, М., 1984, с. 434) рефлексия над таинств. законами изменения чувства; уже в ранних элегиях у Б. чувство «мыслит и рассуждает» и ум «остуживает» поэзию (И. С. Аксаков. — В кн.: К. С. Аксаков, И. С. Аксаков, с. 344), внимание переносится на закономерное и общее в человеческих отношениях. Господств. тема разрушит. хода времени сказывается в нек-рых элегиях необычайным расширением временно́го диапазона, позволяющим уподобить «Признание» «предельно сокращенному аналитич. роману» (Гинзбург, с. 72). Уже в ранних элегиях Б. заложена тенденция к филос. расширению «изнутри», реализующаяся затем в зрелом творчестве. Поэтому в 1824 Б. оказался близок к Кюхельбекеру в его критич. взгляде на элегию (см. письмо к нему Б., кон. янв. — нач. февр. 1825) как форму субъективную и узкую, не вмещающую совр. ист. и гражд. содержания (ср. стих. Б. «Богдановичу», 1824; опубл. в 1827).
—24 — время сближения с А. А. Бестужевым и К. Ф. Рылеевым, Б. много печатается в «Полярной звезде». Называя их «други и братья» (письмо 1824, весна), он поручает им издание сб-ка своих стих., но затем, вероятно, отказывается от этого замысла (ЛН, т. 60, кн. 1, с. 207, 223). В марте 1825 Бестужев пишет Пушкину, что «перестал веровать» в талант Б. (Пушкин, XIII, 150); разочарование связано, очевидно, с осознанием разности путей Б. и писателей-декабристов. Б. разделяет оппозиц. полит. настроения своего круга (см. резкую эпиграмму на А. А. Аракчеева — «Отчизны враг, слуга царя...», опубл. в 1935), но от позиции гражд. поэта отказывается; в послании «Гнедичу, который советовал сочинителю писать сатиры» (1823; опубл. в новой ред. в 1827) он мотивирует отказ филос. и обществ. скептицизмом — убеждением в неизменяемости основ бытия и невозможности «переиначить свет».
— в Гельсингфорсе, при штабе ген. -губернатора Финляндии А. А. Закревского, адъютант к-рого Н. В. Путята становится его другом, позднее близким семейно (женится на свояченице Б., С. Л. Энгельгардт). Здесь пишется «Эда» («Эда, финляндская повесть, и Пиры, описательная поэма», СПб., 1826), первый опыт большого произв., «романтич. поэмы», к-рой ждут от Б. друзья-поэты. Хотя образ экзотич. сев. страны был новым в рус. лит-ре, поэма не стала событием: ее сюжетная коллизия на фоне проблематики пушкинских поэм оказалась слишком простой и «бедной».
поведения. Б., вероятно, был увлечен Закревской (РА, 1905, кн. 1, с. 529), но более всего был поражен ее характером творчески; ее трагич. портрет дан в стих. «Как много ты в немного дней» (опубл. в 1827), отразился в героине поэмы «Бал», начатой в Финляндии (окончена в 1828). Этот страстный и «демонический» жен. характер, отмеченный Пушкиным в «Бале» как «совершенно новый» (XI, 75) — поэтич. открытие Б.
Все годы «финлянд. заточения» не прекращаются хлопоты перед царем (в к-рых участвуют Жуковский, Д. В. Давыдов, Закревский, А. И. Тургенев) о производстве Б. в офицеры, что давало ему право на отставку. Александр I неск. раз отклоняет представления о производстве (Кичеев, с. 179). Наконец 21 апр. 1825 Б. произведен в прапорщики. Он чувствует себя возвращенным «об-ву, семейству, жизни» (письмо А. И. Тургеневу от 9 мая 1825); в сентябре едет в отпуск к матери в Москву, навсегда покидая Финляндию. В янв. 1826 выходит в отставку и поселяется в Москве. Поворот в его жизни, т. о., совпадает с ист. переломом после дек. 1825. Служба Б. в Межевой канцелярии в 1828—31 была номинальной (получил чин губ. секр.).
—60), дочери ген. -майора Л. Н. Энгельгардта. В браке — 9 детей (из них двое умерли в раннем детстве). В семье стремление Б. «к тихой и нравственной жизни» (письмо Коншину от 19 дек. 1826) обретает удовлетворение; поэт находит «любовь надежную» (стих. «Коншину», 1821). Вдохновленный женой образ «смелой и кроткой» любви в лирике Б. противостоит «мятежным» устремлениям и «дикому аду» в душе самого поэта («О верь, ты, нежная, дороже славы мне...», опубл. в 1835; «Когда, дитя и страсти и сомненья...», 1844). С женитьбой жизнь Б. обретает устойчивость, в т. ч. материальную. Однако будущее подтвердит и предчувствие, «что теперь именно начинается самая трудная эпоха моей жизни» (письмо Путяте, ноябрь 1825). С мирной и ровной, почти без событий, благополучной внеш. жизнью будет не совпадать нарастающий внутр. драматизм, выражающийся в поздней лирике. «Эти последние десять лет существования, на первый взгляд не имеющего никакой особенности, были мне тяжеле всех годов моего финлянд. заточения» (письмо Плетнёву, нач. 1839).
Из первых моск. знакомств важнейшее — с П. А. Вяземским, оставившим проницательнейшие характеристики Б. как личности сосредоточенно глубокой, раскрывающейся только в проникновенном общении: «Чем более растираешь его, тем он лучше и сильнее пахнет. В нем, кроме дарования, и основа плотная и прекрасная» (письмо Пушкину от 10 мая 1826 — Пушкин, XIII, 276). Современники вспоминают о Б. как об одном из умнейших людей времени («он еще больше был умный человек, нежели поэт» — Полевой К. А., Записки, СПб., 1888, с. 178) и отмечают особые качества его ума: «ум светлый, обширный и вместе тонкий, так сказать, до микроскопич. проницательности» (Киреевский, с. 235).
—29 Б. — пост. посетитель салона З. А. Волконской; встречается с И. И. Дмитриевым, Н. А. Полевым, А. Мицкевичем. С Пушкиным сходится «короче прежнего» осенью 1826 (письмо Пушкину, февр. — март 1828). Знаком союза двух поэтов станет издание «Бала» и «Графа Нулина» в одной книжке («Две повести в стихах», СПб., 1828). При посредничестве Пушкина завязываются отношения Б. с группой ж. «Моск. вест.», вышедшей из кружка «любомудров»; вместе с Пушкиным он присутствует 24 окт. 1826 на обеде в честь учреждения «Моск. вест.». Однако печатается в ж-ле мало; «своим» изд. для него остаются «Сев. цветы» Дельвига. Когда же выходит (под наблюдением Н. А. Полевого) 1-й сб. «Стихотворения» (М., 1827), в ряду похвальных откликов (Ф. Б<улгарин> — СП, 1827, 3, 6 и 8 дек.; Плетнёв — СЦ на 1828 г.; <О. М. Сомов> — СО, 1827, № 21; <Н. А. Полевой> — МТ, 1827, № 19) диссонансом прозвучал отзыв С. П. Шевырёва, к-рый с т. з. выдвинутого «любомудрами» требования поэзии, «неразлучной с философией» (Д. В Веневитинов), называет Б. «скорее... поэтом выражения, нежели мысли и чувства» (МВ, 1828, № 1, с. 71); самое стилистич. совершенство Б. рассматривается как не соответствующее задачам филос. поэзии. Оценка эта относится к раннему творчеству, итог к-рому подвел сб-к 1827; в это время Б. уже на повороте к собств. «поэзии мысли». Поворот обнаруживается в стих. «Последняя смерть» (1827), поднимающего филос. -ист. тему (романтическую по истокам) «старения человечества» (Вацуро В. Э., Е. А. Баратынский. — В кн.: История рус. лит-ры, т. 2, Л., 1981, с. 387) и его грядущей «последней смерти» — как парадоксального итога успехов цивилизации и «просвещения», — а также в филос. оде «Смерть» (1828).
«Мы с тобой товарищи умственной службы, умственных походов...» (письмо Киреевскому, кон. 1829). Друзья ведут интенсивную переписку высокой интеллектуальной пробы (с 1829 до сер. 1830-х гг. — 52 письма Б.; письма Киреевского не сохр.). В 1830 и 1832 Киреевский первый высказывает в печати глубокий общий взгляд на поэзию Б., оспаривая (вопреки оценкам Шевырёва) его репутацию ученика «франц. школы», подчеркивает его самобытность и особенно (также вопреки Шевырёву) единство в его поэзии мысли и красоты, «изящной мерности» («Обозр. рус. словесности 1829 г.» — «Денница. Альм. на 1830 г.»; «Обозр. рус. лит-ры за 1831 г.», «Европеец», 1832, № 1; то же в кн.: Киреевский).
— нач. 30-х гг. Б. ищет выхода из элегич. «уединения» на путях большого жанра — романтич. поэмы. Но его поэмы — «Бал» и «ультраромантическая» (письмо Киреевскому 29 нояб. 1829) «Наложница» (М., 1831; в изд. 1835 — «Цыганка») — оказались слишком необычными: парадоксальное сочетание исключит. характеров с бытовым прозаич. фоном и шокирующим натурализмом подробностей не нашло понимания у современников. Особенно чувствительным стал неуспех «Наложницы», к-рый определила разгромная статья Н. И. Надеждина («Телескоп», 1831, № 10). Другие опыты в новых для Б. формах приносят лишь изолированные и малые результаты: в прозе — небольшую пов. «Перстень» (1831), в критике и журн. полемике — рец. на «Тавриду» А. Муравьёва (МТ, 1827, № 4), предисл. к «Наложнице» и ответ Надеждину — «Антикритика», опубл. в ж. Киреевского «Европеец» (1832, № 2); с открытием этого ж-ла Б. связывал надежды на бодрую деятельность. Запрещение «Европейца» (после 2-й кн.) стало тяжким ударом для Б.: «Будем мыслить в молчании и оставим лит. поприще Полевым и Булгариным... Заключимся в своем кругу, как первые братия христиане... Будем писать, не печатая...» (письмо Киреевскому от 14 марта 1832). До 1835 Б., действительно, почти не печатается, теряя признание, каким он пользовался в 20-е гг. Готовя новое собр. стих., он предполагает, что оно «будет последним», и мотивирует отказ от поэзии: «Время поэзии индивидуальной прошло, другой еще не созрело» (письмо Вяземскому, дек. 1832). Противопоставление «поэзии индивидуальной» и «поэзии веры» развито в отклике на полит. стихи В. Гюго и О. Барбье, рожденные Июльской революцией 1830 во Франции. Б. не верит в путь «поэзии веры» — одушевленной сверхличными идеалами, религ. или общественными, — для совр. рус. поэзии, считая естественной для нее «поэзию индивидуальную», к-рая мыслится связанной с исторически промежуточным состоянием «безверия», «разуверения», в т. ч. и обществ. -политического (после 1825): «Эгоизм — наше законное божество, ибо мы свергнули старые кумиры и еще не уверовали в новые. Человеку, не находящему ничего вне себя для обожания, должно углубиться в себе. Вот покамест наше назначение» (письмо Киреевскому от 20 июня 1832). Поздняя поэзия Б. создается в этом осознанном вакууме; отказавшись от большой формы, поэт «углубляется в себе» и, не покидая тесной рамы своей самобытной элегии, необычайно ее содержательно расширяет. По характеристике Н. А. Мельгунова (письмо А. А. Краевскому от 14 апр. 1838 — «Отчет Имп. публичной б-ки за 1895 г. Приложения», СПб., 1898, с. 72), Б. — «по преимуществу поэт элегический, но в своем втором периоде возвел личную грусть до общего, филос. значения, сделался элегич. поэтом совр. человечества». Значительные стих. 1828—34 — «Мой дар убог...», «Муза», «Отрывок», «В дни безграничных увлечений...», «На смерть Гете», «К чему невольнику мечтания свободы?», «Болящий дух врачует песнопенье...», «Запустение».
Со смертью Дельвига распадается «союз поэтов» 20-х гг. На поминках по Дельвигу в ресторане «Яр» (27 янв. 1831) Б. — вместе с Пушкиным, Вяземским, Н. М. Языковым. 17 февр. 1831 он — на «мальчишнике» Пушкина, накануне его женитьбы. В след. годы Б. и Пушкин не только лично, но, очевидно, и творчески отдаляются друг от друга. Б. переживает чувство «разрозненности» своего лит. круга и его ист. одиночества в меняющейся лит. -обществ. ситуации. В нач. 30-х гг. он глубже входит в моск. духовную среду, состав и атмосферу к-рой описывает в 1833 Н. А. Мельгунов: «Хомяков спорит, Киреевский поучает, Кошелев рассказывает, Баратынский поэтизирует, Чаадаев проповедует...» (РС, 1898, № 11, с. 314). Последняя попытка включиться в лит. -обществ. деятельность связана с участием в ж. «Моск. наблюдатель» (опубл. неск. стих. в 1835), стремившемся объединить дворян. культурные силы против бурж. -торгового духа в лит-ре. Стих. Б. «Последний Поэт» явилось как программное в № 1 ж-ла (март 1835). Есть известие А. И. Тургенева (в письмах Вяземскому 1836 — Архив Вяземских, III, с. 336, 360), что Б. готовил для «Моск. наблюдателя» «опровержение» на «Философическое письмо» П. Я. Чаадаева. Как катастрофич. событие воспринял Б. гибель Пушкина, что отразилось в последних скорбных строфах «Осени».
«Стихотворения» (М., 1835, ч. 1 — стихи, ч. 2 — поэмы), представивший почти полное собр. опубл. произв. Б. (вместе с двадцатью новыми стих.), почти не вызвал откликов в критике. В. Г. Белинский написал в «Телескопе» (1835, № 9), что «поэзия только изредка и слабыми искорками блестит» в стихах Б. (I, 324—25). В последующие годы нарастает тяжелая изоляция Б. в лит-ре и близкой ему до того моск. среде. С сер. 30-х гг. прекращается переписка и вскоре, видимо, личные отношения с Киреевским; причины разрыва неизвестны; по косв. отзвукам (письмо А. П. Елагиной к С. М. Боратынской 1860 — Хетсо, с. 191) можно догадываться, что источником была ссора А. Л. Боратынской с А. П. Елагиной, переросшая в прекращение отношений между семьями. Очевидно, порча отношений коснулась всего близкого Киреевскому круга, эволюционировавшего к славянофильству. В стихах Б. нач. 40-х гг. настойчиво звучит мотив преследования и вражды недавних друзей (к. -л. оправдывающие это чувство факты неизвестны), жалобы на неотзывчивость «новых племен» («На посев леса», 1842), на «полное равнодушие к моим трудам гг. журналистов» (письмо Плетнёву от 10 авг. 1842); известна острая эпиграмма на Белинского («В руках у этого педанта», 1839 или 1840, опубл. в 1854). Сделался «для всех чужим и никому не близким» — сказал о положении Б. в современности Гоголь (VIII, 386). (Сохранились свидетельства о его «наклонности к пьянству» в кон. 30-х — нач. 40-х гг., — см. в кн.: Т. Н. Грановский и его переписка, т. 2, М., 1897, с. 259.) Сочувств. среду Б. ищет в Петербурге: печатается в 1836—44 только в петерб. ж-лах, прежде всего в плетневском «Современнике» и в «Отеч. зап.». В свой приезд туда в февр. 1840 возобновляет старые связи и устанавливает новые; 3 февр. у В. Ф. Одоевского встречается с М. Ю. Лермонтовым (см. в Лерм. энц.); у Жуковского читает рукописи Пушкина (в т. ч. впервые — статью о себе): «Все последние пьесы его отличаются, чем бы ты думала? Силою и глубиною... У меня несколько раз навертывались слезы художнического энтузиазма и горького сожаления» (письмо жене, нач. февр. 1840).
14—16, не сохр.), то в Маре, а также в имениях Л. Н. Энгельгардта, управление к-рыми ложится на Б.: Каймары в Казан. губ. (здесь и в Казани Б. — с лета 1831 до лета 1832 и осенью 1833) и подмоск. Мураново. В Маре живет подолгу с семьей (до раздела имения в кон. 1833), находясь в общении с замечат. соседями — Н. И. Кривцовым (другом Пушкина) в соседних Любичах и Н. В. Чичериным в Умёте. Б. становится деятельным и практичным помещиком; хоз. активность его усиливается с ростом лит. одиночества в нач. 40-х гг., когда он почти постоянно живет в Муранове (письма Путяте, 1841—43, — см. в кн.: Пигарев К., Мураново, М., 1948); в 1841—42 им проведена выгодная операция по своду и продаже муранов. леса. В те же годы строит по собств. планам и чертежам новый дом в Муранове (ныне Музей-усадьба Б. и Ф. И. Тютчева). Н. Д. Иванчин-Писарев рисует образ Б. последних лет, толкующего о «позитивном» — «об агрономии, политэкономии, и после целый час об отвлеченной философии» (Барсуков, VII, 356).
«Сумерки» (М., 1842; посв. П. А. Вяземскому; первонач. назв. в рукописи — «Сон зимней ночи») включал всего 26 стих. 1834—41 и отличался необычной для рус. поэзии филос. цикличностью. Сквозной лирич. образ книги — трагич. сознание совр. человека и совр. поэта, обреченного «борьбе верховной» («Ахилл») своего века, раскрывающейся во всепроникающих коллизиях: метафизич. и личное одиночество человека в глухом мире и страстная потребность «отзыва» другой души, для поэта — нар. «форума»; лирич. «мятеж» и бестрепетное исследование как две реакции на нравств. несовершенство мира; проблема теодицеи, «оправдания Промысла», филос. сомнение и «живая вера» («Осень», «Толпе тревожный день приветен...», «На что вы, дни...», «Бокал», «Благословен святое возвестивший...»), природа человеческой духовности («Недоносок»), противоречие ист. прогресса и духовно-эстетич. природы человека; положение и роль поэта в современности и утопич. древности («Последний Поэт», «Приметы», «Предрассудок! он обломок...», «Что за звуки?...», «Скульптор», «Рифма»); мысль и поэзия («Все мысль да мысль...»). Противоречия эти не приведены к единому решению, скорее «Сумерки» представляют собой «вихревращенье» («Осень») дум и чувств, философски не замкнутое.
«Сумерек» окончательно выявило лит. изоляцию Б. Ср. позднейшую характеристику встречи «Сумерек» как «привидения, явившегося среди удивленных и недоумевающих лиц, не умеющих дать себе отчета в том, какая это тень и чего она хочет от потомков!» (М. Лонгинов — РА, 1867, кн. 1, с. 262). Положит. оценка Плетнёва («Совр.», 1842, т. 27) была самой общей. Белинский (ОЗ, 1842, № 12) отказался от своей прежней уничтожающей оценки Б. как поэта и признал его «поэтом мысли», но к содержанию этой мысли отнесся резко критически: ист. пессимизм поэтич. философии Б. делал ее для критика в 1842, с его верой в социально-ист. прогресс, безнадежно отставшей от быстрого хода времени; окончат. оценка Белинского: «яркий, замечательный талант поэта уже чуждого нам поколения» (VI, 464).
«Современника». Путь его «европейского пилигримства» — Берлин, Лейпциг, Дрезден, Париж. В Париже проходит зима 1843—44; Б. посещает аристократич. салоны Сен-Жермен. предместья, знакомится с А. де Сиркуром, П. Мериме, А. де Виньи, Ш. О. Сент-Бёвом и др., наблюдает деятельность франц. полит. партий и католич. духовенства, отзываясь о них весьма критически. Из Европы Б. предполагает вернуться «исцеленным от многих предубеждений и с полной снисходительностью к некоторым нашим истинным недостаткам, которые мы часто с удовольствием преувеличиваем» (письмо Б. к А. Ф. Боратынской, апр. 1844, — ПСС, т. 1, П., 1914, с. LXXXVII). Из русских в Париже Б. видится с А. И. и Н. И. Тургеневыми, встречается с группой молодых эмигрантов-радикалов, друзей А. И. Герцена, — Н. М. Сатиным (см. его письмо Герцену, — РМ, 1890, № 10, с. 12), Н. И. Сазоновым, Н. П. Огарёвым и близким к ним И. Г. Головиным. В апр. 1844 Б. через Марсель морем направляется в Италию; на пароходе написано стих. «Пироскаф», своим беспримесно-бодрым тоном отличающееся от всей поэзии Б. В Неаполе знакомится с художником А. А. Ивановым. Здесь внезапно умирает от «лихорадочного припадка» (Плетнёв, I, 572), взволнованный нервич. припадком жены. Тело его год с лишним спустя перевезено в Петербург; на погребении 31 авг. 1845, кроме семьи и Путят, — только Плетнёв, Вяземский, В. Ф. Одоевский и В. А. Соллогуб.
Б. -поэта заключалась сила замедленного действия, и освоение их рус. поэзией шло сложными и подспудными путями, ведшими к преобразованию языка рус. лирики на рубеже 19 и 20 вв. Б. был заново прочитан и оценен в эту эпоху поэтами и мыслителями, участвовавшими в движении рус. символизма; устами А. А. Блока эта новая лит. эпоха высказалась о Б. как о поэте, «опередившем свой век в одиноких мучениях и исканиях» (Блок, V, 616); тогда же началось и специальное ист. -лит. и филол. изучение его творчества (С. А. Андреевский, В. Я. Брюсов, М. Л. Гофман, Ю. Н. Верховский и др.).
— Л. Е. Боратынским); ПСС, т. 1—2, П., 1914—15 (академич. изд., там же стих. Б., переведенные им на франц. яз.; биогр. очерк и обзор изд. Б. — М. Л. Гофмана); Полн. собр. стих., т. 1—2, Л., 1936 (БПбс; комм. и биогр. статьи И. Медведевой и Е. Купреяновой; вступ. ст. Д. Мирского); Стихотворения. Поэмы. Проза. Письма, М., 1951 (вступ. ст. К. Пигарева; прим. О. Муратовой и К. Пигарева); Полн. собр. стих., Л., 1957 (БПбс; вступ. ст. и прим. Е. Н. Купреяновой); Стихотворения Поэмы, М., 1982 (ЛП; ст. и прим. Л. Г. Фризмана); Стихотворения. Письма. Восп. современников, М., 1987 (вступ. ст. Л. В. Дерюгиной; прим. Дерюгиной и С. Г. Бочарова).
—82; Чичерин Б., Из моих восп. — РА, 1890, кн. 1; Татевский сб. С. А. Рачинского, СПб., 1899 (письма); Б<рюсов> В., Б. и Сальери. — РА, 1900, кн. 2; его же, Пушкин и Б. — Там же, 1901, кн. I, 4; Боратынский М. А., Род дворян Боратынских, М., 1910; Е. А. Баратынский. Мат-лы к его биографии. Из Татев. архива Рачинских, П., 1916 [введение и прим. Ю. Верховского]; Филиппович П. П., Жизнь и творчество Б., К., 1917 (есть библ. обзор); Коншин Н., Восп. о Б., или Четыре года моей финлянд. службы с 1819 по 1823. — «Краеведч. зап. Ульяновского обл. краеведч. музея», в. 2, Ульяновск, 1958; Ответ А. Л. Боратынской на некролог И. Головина и статья Г. Хетсо «А. Л. Баратынская о своем муже». — «Scando-Slavica», т. 10, Cph., 1964; Хетсо Г., Е. Баратынский. Жизнь и творчество, Осло, 1973 (на рус. яз.); Голубков Д. Н., Недуг бытия. Хроника дней Б., М., 1974 [биогр. пов.]; Вацуро, «Сев. цветы» (ук.); Штильчин В. Г., Когда родился Б.? — ВЛ, 1976, № 9 (на основании метрич. записи указана дата рождения 7 марта; обоснованное подтверждение традиц. даты см. в ст. А. М. Пескова — ВЛ, 1988, № 4).
—XVI (ук.); Плетнев, I, 192—93, 447—55, 547—72; Вяземский, VII, 268—69; VIII, 290—91; Киреевский (ук.); Белинский, I, VI; Тургенев, V; Тургенев. Письма, II; К. С. Аксаков, И. С. Аксаков, Лит. критика, М., 1981 (ук.); Андреевский С. А., Поэзия Б. — В его кн.: Лит. очерки, 4-е изд., СПб., 1913; Брюсов В., Мировоззрения Б. — Собр. соч., т. 6. М., 1975; Блок (ук.); Айхенвальд Ю. И., Баратынский. — В его кн.: Силуэты рус. писателей, 5-е изд., в. 1, М., 1917; Архиппов Е., Грааль печали. — В его кн.: Миртовый венец, М., 1915; Гофман М. Л., Поэзия Б., П., 1915; Грифцов Б., Две отчизны в поэзии Б. — РМ, 1915, № 6; Купреянова Е. Н., Баратынский. — В кн.: История рус. лит-ры, т. 6, М.—Л., 1953; Тойбин И. М., Е. А. Баратынский. — В кн.: История русской поэзии, т. 1, Л., 1968; Гинзбург Л., О лирике, Л., 1974, с. 74—92 (2-е изд.); Фризман Л. Г., Творч. путь Б., М., 1966; Рассадин Ст., Возвращение Б. — ВЛ, 1970, № 7; Альми И. Л., Метод и стиль лирики Б. — РЛ, 1968, № 1; Семенко И. М., Поэты пушкинской поры, М., 1970, с. 221—91; Сквозников В. Д., Реализм лирич. поэзии, М., 1975, гл. 5; Корман Б. О., Человек и закономерности в реалистич. лирике Б. — В кн.: Практикум по изучению худож. произведений, Ижевск, 1978; Бочаров С. Г., «Обречен борьбе верховной...» (Лирич. мир Б.). — В его кн.: О худож. мирах, М., 1985; Лебедев Е., Тризна. Книга о Б., М., 1985; Шубин В. Ф., Поэты пушкинского Петербурга, Л., 1985; Pratt S., Russian metaphysical romanticism: The poetry of Tiutchev and Boratynski, Stanford, 1984. ♦ НЭС (ст. В. Я. Брюсова); Венгеров (Сл.; Источ.); КЛЭ; Лерм. энц.; Черейский; Хетсо Г. (см. указ. выше монографию; включает почти исчерпывающую библ. на рус. и иностр. яз. по 1972; публ. мн. писем и обзор переписки); Муратова (1).