• Приглашаем посетить наш сайт
    Сологуб (sologub.lit-info.ru)
  • Купреянова Е. Баратынский тридцатых годов
    ЗАГРАНИЦА. СМЕРТЬ

    ЗАГРАНИЦА. СМЕРТЬ

    Путь Баратынского лежал в Италию через Германию и Францию. По дороге в Париж Баратынский посетил Берлин, Дрезден, Лейпциг и Франкфурт-на-Майне. С несколько наивным любопытством и удивлением исконного русского помещика наблюдая общественный уклад и цивилизацию буржуазной Европы, Баратынский в общем остался к ним равнодушным. Характерен в этом отношении его отзыв о железных дорогах, об этом нерве европейской цивилизации: «Железные дороги чудная вещь. Это апофеоза рассеяния. Когда они обогнут всю землю, на свете не будет меланхолии»,80 В следующих словах из Дрездена слышится автор «Последнего поэта» и «Примет»: «Внучки ваши, — писал Баратынский матери, — просят у вас благословения на понимание проявлений искусства, со всех сторон их окружающего, и тех остатков природы, которые новейшая цивилизация тщательно отстаивает, надеясь сберечь их, как египтяне свои мумии: но она не в силах сохранить их»!81

    В конце ноября 1843 г. Баратынский приехал в Париж и прожил в нем до апреля следующего года.

    французского аристократизма не вызвал у Баратынского сочувствия и напомнил ему обстановку русского высшего общества: «Весь этот мир, щепетильный до крайности, превозносит предания и вежливость прежнего времени как бы обряды некоего священнослужения, коего тайны ему одному доступны. За неимением первенства в политике он бросился в пуританизм, не нравов, а форм. Он не стеснителен для русского, живущего в Петербурге или в Москве почти при тех же общественных условиях, но он раздражает и возбуждает против себя ненависть француза нового времени. Дамы Сен-Жерменского предместья не читают ни Гюго, ни Сю, ни Бальзака, но они заодно с аббатами подвигаются на пользу ультрамонтизма». 82 Помимо общества аристократических салонов и здесь же встретившегося ему Ламартина, Баратынский познакомился в Париже (очевидно в салоне Свечиной) с такими видными французскими литераторами и общественными деятелями, как Альфред де Виньи, Мериме, Нодье, братья Тьерри, Гизо, и бывал у них. «Случай», по выражению Баратынского, познакомил его в Париже с одним из деятелей крайней республиканской печати, и через это знакомство Баратынский надеялся «добраться до Жорж Занд». В общем многообразная и деятельная жизнь Парижа произвела на Баратынского скорее отрицательное впечатление. Ни одна из борющихся политических партий не увлекла его: «Общества, с точки зрения политической представляют самый печальный факт, — писал он Путяте. — Легитимисты умные без надежды, безрассудные по неисправимой привычке, преследуют идею своей партии... Республиканцы теряются в теориях без единого практического понятия. Партия сохранительная почти ненавидит ее настоящего представителя, избранного ею короля. Всюду элементы раздоров. Движение попов, воскресших для надежд бедственных, ибо под личиной мистицизма они преследуют мысль возврата прежнего своего владычества: вот Франция! — А в парижских салонах конституция французской учтивости мирно собирает умных, сильных, страстных представителей всех этих разнородных стремлений». 83

    В парижских салонах Баратынский чувствовал себя «холодным наблюдателем» и тяготился беспокойной жизнью города:

    «Буду доволен Парижем, — писал он Путяте, — когда его оставлю... светские обязанности, дающие пищу одному любопытству, часто обманутому в своих ожиданиях, отменно тяжелы». 84 Таким образом, буржуазная Европа не оправдала надежд Баратынского и в какой-то мере даже примирила его с Россией. Так, с совершенно необычным для него до того оптимизмом в отношении российского будущего Баратынский, поздравляя Путяту с новым 1844 годом, писал: «Поздравляю вас с будущим, ибо у нас его больше, чем где-либо; поздравляю вас с нашими степями, ибо это простор, который никак незаменим здешней наукой; поздравляю вас с нашей зимой, ибо она бодрее и блистательнее и красноречием мороза зовет к движению лучше здешних ораторов; поздравляю вас с тем, что мы в самом деле моложе двенадцатью днями других народов и посему переживем их может быть двенадцатью столетиями». 85

    в Париже с кругом молодых эмигрантов, друзей Герцена, — Н. Сатиным, Н. Огаревым, Н. Сазоновым и вращавшимся в их среде И. Головиным. «В Париже, — писал Сатин вскоре после смерти Баратынского, — мы сблизились с ним и полюбили его всей душой; он имел много планов и умер, завещая нам привести их в исполнение». 86 По свидетельству Л. Е. Баратынского (сына поэта), на обеде, данном Баратынским в Париже друзьям Сатина, разговоры были посвящены «одной общей теме — уничтожению крепостного права», причем И. Головин произнес на эту тему «чрезвычайно эффектную и красноречивую речь».87 Из этого свидетельства, равно как и из слов Сатина, не следует, однако, делать поспешных выводов о каком-либо политическом радикализме Баратынского. В отношении крепостного права Баратынский занимал самую умеренную позицию. Как свидетельствует Путята, он считал, что «освобождение не должно совершиться иначе, как с наделом земли в собственность крестьян при вознаграждении помещиков финансовою операциею, но какой, — прибавлял он, — я не берусь указывать: финансы не мое дело». 88 В 1842 г. Баратынский приветствовал куцый киселевский указ об обязанных крестьянах, считая, что «нельзя было приступить к делу умнее и осторожнее». 89 Надо думать, что в этом отношении Сатин и его друзья увидели в Баратынском больше, чем это было в действительности. Этому, очевидно, способствовало прошлое Баратынского, импонировавшая молодым эмигрантам близость со многими из декабристов и годы солдатчины, заставлявшие видеть в нем «жертву деспотизма Александра I». Именно с этой точки зрения характеризовал Баратынского

    «La Rossie sous Nikolas I» (Paris, 1845, стр. 433). 90 Так или иначе, Баратынский нашел в этом кругу то, от неимения чего он страдал в России, а именно вполне сочувствующую и внимательную к нему аудиторию. По этому поводу, уезжая из Парижа, Баратынский писал Путяте: «Наши здешние знакомые нам показали столько дружества, что залечили старые раны». 91

    Под этими впечатлениями, казавшимися ему залогом лучшего и деятельного будущего, Баратынский уехал в апреле месяце в Италию, морем через Марсель. Во время морского переезда на пароходе им было написано стихотворение «Пироскаф», резко отличающееся по своему настроению от его пессимистической лирики последних лет, от лирики «Сумерек».

    По приезде в Италию Баратынский поселился в Неаполе и вел там, по собственному выражению, «жизнь самую сладкую», наслаждаясь южной природой, итальянскими древностями и «необычайной живостью и веселым нравом неаполитанцев». «В три дня, как на крыльях, — писал Баратынский из Неаполя Путяте, — перенеслись мы из сложной общественной жизни Европы в роскошно вегетативную жизнь Италии». 92 «Мне эта жизнь отменно по сердцу: гуляем, купаемся, и ни о чем не думаем, по крайней мере не останавливаемся долго на одной мысли. Это не в здешнем климате». 93

    — 3 месяца, затем посетить Рим и к осени через Вену вернуться в Россию. Эти планы не осуществились. 29 июня — 11 июля того же 1844 г. Баратынский скоропостижно скончался в Неаполе. Первые признаки нездоровья, проявившиеся накануне, воспринятые близкими как волнение по поводу болезни жены, были оставлены без внимания. Дальнейшее известно из письма Анастасии Львовны к Н. В. и С. Л. Путятам: «На следующую ночь у него была сильная головная боль и рвота желчью... В семь часов утра мы ждали врача для меня, в четверть седьмого все было кончено». 94 8/20 сентября 1844 г. А. И. Тургенев из Франкфурта писал Вяземскому: «От графа Протасова узнал я подробности о болезни и смерти Баратынского. Можно было спасти кровопусканием. Доктор не настоял; другого призвали уже после смерти к жене». 95

    Оставив тело Баратынского в Неаполе, семья его вернулась в Россию в августе месяце.

    В августе следующего 1845 года кипарисовый гроб с телом Баратынского был перевезен морем из Неаполя в Петербург. 1 сентября 1845 г. Плетнев писал Гроту: «В пятницу 31 августа я был на похоронах поэта Баратынского, умершего ровно за год и два месяца перед сим. Его похоронили в Невском монастыре близ Крылова, Гнедича и Карамзина. Кроме семейства, родственников (Путят с женами) и домочадцев, были следующие литераторы: князь Вяземский, князь Одоевский (с женой), граф Владимир Сологуб — и только». 96

    Смерть Баратынского не явилась для современников событием широкой общественно-литературной значимости. Как поэт он умер для современников уже давно, и немногочисленные отклики печати на его смерть почтили в нем только певца «Эды» и «Пиров», некогда многообещающего спутника Пушкина, озаренного ореолом его славы и не оправдавшего возлагавшихся на него надежд. «Северная Пчела» извещала о смерти Баратынского мимоходом, в отделе «Смесь. Журнальная всякая всячина». 97 «Библиотеке для чтения» появилась большая статья, посвященная разбору сборника 1835 г. и «Сумерек» и недвусмысленно выносившая окончательный приговор творчеству Баратынского. Автор статьи писал: «Могла ли современность сочувствовать ему, если на лире его не отозвалась ни одна струна ни на один из великих восторгов, увлекавших ее, ни на одну мысль, тревожившую ее. Такая поэзия не может найти ничьего сочувствия...»98 К этому же выводу склонялся и Галахов, подвергший на страницах «Отечественных Записок» творчество Баратынского разбору со стороны «заложенных в нем мыслей и чувств». В целом Галахов повторял основные положения статьи Белинского 1842 года о «Сумерках». 99

    Сам Белинский отметил смерть Баратынского в своем «Обозрении русской литературы на 1844 год». 100 Подобно критику «Библиотеки для чтения», резко осудив творчество Баратынского как «поэзию не нашего времени», Белинский, однако, отдал должное ее идейной содержательности и глубине.

    Единственным отзывом, пытавшимся защитить поэтическую память Баратынского, был отзыв Плетнева в «Современнике». Взывая к авторитету Пушкина, Дельвига, Жуковского и Вяземского и к их дружеским отношениям с Баратынским, Плетнев объявлял Баратынского «поэтом для немногих». 101

    «Москвитянине», органе недавних друзей и соратников Баратынского, о его смерти «не сказали ни слова», по выражению Плетнева, попутно заметившего: «Такова злость литературных партий». 102 Только через год, когда «Московитянин» от Шевырева и Погодина перешел в руки И. Киреевского, в журнале появился краткий некролог Баратынского, написанный Киреевским, который присоединялся в своих выводах и оценках к Плетневу. 103

    «Баратынский, — писал Гоголь, — строгий и сумрачный поэт, который показал так рано самобытное стремление мыслей к миру внутреннему и стал уже заботиться о материальной отделке их, тогда как они еще не вызрели в нем самом; темный, неразвившийся, стал себя выказывать людям и сделался через то для всех чужим и никому не близким». 104

    Раздел сайта: