Венгеров С. А. Баратынский Е. А.
// Венгеров С. А. Критико-биографический словарь
русских писателей и ученых:
— СПб.: Семеновская типо-литогр.
(И. Ефрона), 1891. — Т. 2, вып. 22—30. — С. 126—144.
Баратынскій вѣрнѣе Боратынскій, Евгеній Абрамовичъ, поэтъ1
Въ царствованіе Алексѣя Михайловича Иванъ Петровичъ Boratynski, бѣльскій шляхтичъ, выѣхалъ въ Россію, принялъ православіе и жалованъ помѣстьями въ бѣльскомъ уѣздѣ. Праправнукъ его генералъ-адъютантъ и сенаторъ Абрамъ Андреевичъ († 1811) былъ близкимъ лицемъ къ императору Павлу, который вскорѣ послѣ своего воцаренія пожаловалъ его 1. 000 душъ въ тамбовской губ. Онъ былъ женатъ на фрейлинѣ имп. Маріи Ѳеодоровны Александрѣ Ѳеодоровнѣ Черепановой. Первенцемъ этого брака былъ Евгеній Абрамовичъ, родившійся 19 февраля 1800 г. въ с. Вяжлѣ, кирсановскаго уѣзда тамбовской губ. Здѣсь провелъ поэтъ свои дѣтскіе годы. Къ нему былъ приставленъ итальянецъ Боргезе, памяти котораго онъ посвятилъ одно изъ послѣднихъ своихъ стихотвореній — «Дядькѣ итальянцу». Въ немъ хотя и говорится
Благодаря боговъ, съ тобою за этимъ въ слѣдъ
Другъ другу не были мы чужды двадцать лѣтъ,
но общее отношеніе довольно насмѣшливое и малоблагоговѣйное, изъ чего можно заключить, что сколько-нибудь замѣтнаго вліянія Боргезе на своего питомца не оказалъ. Сильнѣе, повидимому, было вліяніе матери, отца-же онъ лишился, когда ему было 10 лѣтъ.
2 Б. былъ отправленъ въ Петербургъ, гдѣ сперва учился въ нѣмецкомъ пансіонѣ, а затѣмъ поступилъ въ пажескій корпусъ. Пребываніе въ пажескомъ корпусѣ имѣло трагическое вліяніе на жизнь поэта и, надо думать, наложило на его творчество ту мрачную печать, которая составляетъ наиболѣе характерную особенность музы Баратынскаго. Вѣрнѣе, впрочемъ, будетъ сказать усилило, потому что уже въ дѣтскихъ письмахъ поэта не трудно подмѣтить оттѣнокъ грусти и разочарованія.
Въ корпусѣ Б. пробылъ съ 1812 по 1816 г. Въ апрѣлѣ этого года молодой пажъ былъ по высочайшему повелѣнію исключенъ, съ воспрещеніемъ когда-либо поступить на военную службу. Что-же послужило причиною такой исключительной суровости?
Объ этомъ ходили въ обществѣ разные слухи. Одни говорили о какой-то крупной «шалости», другіе, напротивъ, настаивали на крупной тоже, но «гадости». Первымъ шагомъ къ болѣе точному разъясненію печальной исторіи, навлекшей на молодого Баратынскаго столь строгую кару было обнародованіе письма его къ Жуковскому отъ 1824 г. («Рус. Арх.» 1868 стр. 147 — 56). Съ полною, повидимому, искренностью и откровенностью разсказываетъ здѣсь Баратынскій всю исторію своей корпусной жизни и то роковое стеченіе обстоятельствъ, которое привело дѣло къ катастрофѣ.
Съ перваго же года его пребыванія въ корпусѣ, ему очень не повезло въ отношеніяхъ къ начальству:
«Начальникомъ моего отдѣленія былъ нѣкто Криштофовичъ, человѣкъ во всемъ ограниченный, кромѣ страсти своей къ вину. Онъ не полюбилъ меня съ перваго взгляда, и съ перваго-же дня вступленія моего въ корпусъ уже обращался со мною, какъ съ записнымъ шалуномъ. Ласковый съ другими дѣтьми, онъ былъ особенно грубъ со мною. Несправедливость его меня ожесточила: дѣти самолюбивы не менѣе взрослыхъ; обиженное самолюбіе требуетъ мщенія, и я рѣшился отмстить ему. Большими каллиграфическими буквами написалъ я на лоскуткѣ бумаги пьяница и прилѣпилъ его къ широкой спинѣ моего непріятеля. Къ несчастію, нѣкоторые изъ моихъ товарищей видѣли мою шалость и, какъ по нашему говорится на меня доказали. Я просидѣлъ три дня подъ арестомъ, сердясь на самого себя и проклиная Криштофовича».
ѣ этого озлобился мальчикъ:
«Я теперь еще живо помню ту минуту, когда, расхаживая взадъ и впередъ по нашей рекраціонной залѣ, я сказалъ самъ себѣ: буду же я шалуномъ въ самомъ дѣлѣ! Мысль не смотрѣть ни на что, свергнуть съ себя всякое принужденіе, меня восхитила; радостное чувство свободы волновало мою душу; мнѣ казалось, что я пріобрѣлъ новое существованіе.
Я пропущу второй годъ корпусной моей жизни: онъ не содержитъ въ себѣ ничего замѣчательнаго; но долженъ говорить о третьемъ, заключающемъ въ себѣ извѣстную вамъ развязку. Мы имѣли обыкновеніе, послѣ каждаго годового экзамена, нѣсколько недѣль ничего не дѣлать — право, которое мы пріобрѣли не знаю какимъ образомъ. Въ это время тѣ изъ насъ, которые имѣли у себя деньги, брали изъ грязной лавки Ступина, находящейся подлѣ самого корпуса, книги для чтенія и какія книги? Глоріозо, Ринальдо Ринальдини, разбойники во всѣхъ возможныхъ лѣсахъ и подземельяхъ! И я, по несчастью, былъ изъ усерднѣйшихъ читателей! О еслибъ покойная нянька Донъ Кишота была моею нянькою! Съ какою бы рѣшительностью она бросила въ печь весь этотъ разбойничій вздоръ, стоющій рыцарскаго вздора, отъ котораго охладѣлъ несчастный ея хозяинъ! Книги, про которыя я говорилъ, и въ особенности Шиллеровъ Карлъ Мооръ, разгорячили мое воображенье; разбойничья жизнь казалась для меня завиднѣйшею въ свѣтѣ, и, природно-безпокойный и предпріимчивый, я задумалъ составить общество мстителей, имѣющее цѣлью сколько возможно мучить нашихъ начальниковъ.
Описаніе нашего общества можетъ быть забавно и занимательно послѣ главной мысли, взятой изъ Шиллера, и остальными совершенно дѣтскими его подробностями. Насъ было пятеро. Мы сбирались каждый вечеръ на чердакъ послѣ ужина. По общему условію, ничего не ѣли за общимъ столомъ, а уносили оттуда всѣ съѣстные припасы, которые возможно было унести въ карманахъ, и потомъ свободно пировали въ нашемъ убѣжищѣ. Тутъ-то оплакивали мы вмѣстѣ судьбу свою, тутъ выдумывали разнаго рода проказы, которыя послѣ рѣшительно приводили въ дѣйствіе. Иногда наши учители находили свои шляпы прибитыми къ окнамъ, на которыя ихъ клали; иногда офицеры наши приходили домой съ обрѣзанными шарфами. Нашему инспектору мы однажды всыпали толченыхъ шпанскихъ мухъ въ табакерку, отъ чего у него раздулся носъ; всего пересказать невозможно. Выдумавъ шалость, мы по жеребью выбирали исполнителя: онъ долженъ былъ отвѣчать одинъ, ежели попадется; но самыя смѣлыя я обыкновенно бралъ на себя, какъ начальникъ.
ѣсколько времени, мы (на бѣду мою) приняли въ наше общество еще одного товарища, а именно сына того каммергера, который, я думаю, вамъ извѣстенъ какъ по моему, такъ и по своему несчастію. Мы давно замѣчали, что у него водится что-то слишкомъ много денегъ, намъ казалось невѣроятнымъ, чтобы родители его давали 14-лѣтнему мальчику по 100 и 200 рублей каждую недѣлю. Мы вошли къ нему въ довѣренность и узнали, что онъ подобралъ ключъ къ бюро своего отца, гдѣ большими кучами лежатъ казенныя ассигнаціи, и что онъ всякую недѣлю беретъ оттуда по нѣскольку бумажекъ.
Овладѣвъ его тайною, разумѣется, что мы стали пользоваться и его деньгами. Чердашные наши ужины стали гораздо повкуснѣе прежнихъ: мы ѣли конфекты фунтами; но блаженная эта жизнь недолго продолжалась. Мать нашего товарища, жившая тогда въ Москвѣ, сдѣлалась опасно больна и желала видѣть своего сына. Онъ получилъ отпускъ и въ знакъ своего усердія оставилъ несчастный ключъ мнѣ и родственнику своему Ханыкову: «возьмите его! онъ вамъ пригодится», сказалъ онъ намъ съ самымъ трогательнымъ чувствомъ, и въ самомъ дѣлѣ онъ намъ слишкомъ пригодился!
Отъѣздъ нашего товарища привелъ насъ въ большое уныніе. Прощайте пироги и пирожные, должно ото всего отказаться. Но это было для насъ слишкомъ трудно: мы уже пріучили себя къ роскоши, надобно было приняться за выдумки; думали и выдумали!
Должно вамъ сказать, что за годъ передъ тѣмъ я нечаянно познакомился съ извѣстнымъ каммергеромъ3, и этотъ случай принадлежитъ къ тѣмъ случаямъ моей жизни, на которыхъ я могъ-бы основать систему предопредѣленія. Я былъ въ больницѣ вмѣстѣ съ его сыномъ, и въ скукѣ долгаго выздоровленія устроилъ маленькій кукольный театръ. Навѣстивъ однажды моего товарища, онъ оченъ любовался моею игрушкою и прибавилъ, что давно обѣщалъ такую же маленькой своей дочери, но не могъ еще найти хорошо сдѣланной. Я предложилъ ему свою отъ добраго сердца; онъ принялъ подарокъ, очень обласкалъ меня и просилъ когда-нибудь пріѣхать къ нему съ его сыномъ; но я не воспользовался его приглашеніемъ.
ѣмъ Ханыковъ, какъ родственникъ, часто бывалъ въ его домѣ. Намъ пришло на умъ: что возможно одному негодяю, возможно и другому. Но Ханыковъ объявилъ намъ, что за разныя прежнія проказы его уже подозрѣваютъ въ домѣ и будутъ за нимъ присматривать, что ему непремѣнно нуженъ товарищъ, который по крайней мѣрѣ занималъ бы собою домашнихъ и отвлекалъ отъ него вниманіе. Я не былъ, но имѣлъ право быть въ несчастномъ домѣ. Я рѣшился помогать Ханыкову. Подошли святки, насъ распускали къ роднымъ. Обманувъ, каждый по своему, дежурныхъ офицеровъ, всѣ пятеро вышли изъ корпуса и собрались у Молинари. Мнѣ и Ханыкову положено было идти въ гости къ извѣстной особѣ, исполнить, если можно, наше намѣреніе и придти съ отвѣтомъ къ нашимъ товарищамъ, — обязаннымъ насъ дожидаться въ лавкѣ.
Мы выпили по рюмкѣ ликеру для смѣлости и пошли очень весело негоднѣйшею въ свѣтѣ дорогою.
Нужно-ли разсказывать остальное! Мы слишкомъ удачно исполнили наше намѣреніе; но по стеченію обстоятельствъ, въ которыхъ я и самъ не могу дать яснаго отчета, похищеніе наше не осталось тайнымъ, и насъ обоихъ выключили изъ корпуса съ тѣмъ, чтобъ не опредѣлять ни въ какую службу, развѣ пожелаемъ вступить въ военную рядовыми».
Мы уже сказали разъ, что письмо къ Жуковскому, изъ котораго только что были приведены существеннѣйшіе отрывки, написано, повидимому, съ полною искренностью. Дѣйствительно, человѣкъ прямо сознается въ продѣлкѣ, которая гораздо ближе къ «гадости», чѣмъ къ «шалости». Но читатели, конечно, замѣтили, что при всемъ своемъ самооблеченіи, авторъ письма все время клонитъ къ тому, чтобы выставить себя жертвою корпусныхъ порядковъ, а самому «похищенію» придать характеръ молодечества. Въ концѣ письма онъ прямо и заявляетъ, что по корпуснымъ понятіямъ кражею называется только похищеніе у товарищей, взятое-же у другихъ считается «des bonnes prises». Затѣмъ онъ прибавляетъ: «сверхъ того, не болѣе ли своевольства въ его4 поступкѣ?.. онъ же не оставилъ у себя ни копѣйки изъ похищенныхъ денегъ, а всѣ ихъ отдалъ своимъ товарищамъ». Въ разговорахъ съ близкими лицами Б. тоже постоянно подчеркивалъ удалой оттѣнокъ поступковъ, повлекшихъ за собою исключеніе. Такъ П. Г. Кичееву онъ разсказывалъ, между прочимъ, что разъ вмѣстѣ съ товарищами пробрался по чердакамъ и крышамъ въ запертую снаружи католическую церковь при пажескомъ корпусѣ, и въ полночь въ ней были зажжены всѣ лампады и свѣчи. Можно себѣ представить произведенный этимъ эффектъ. Загадочная и таинственная исторія заняла всѣ умы, но причина ея такъ и осталась нераскрытою.
ѣстную книжку «Litterarische Bilder aus Russland», составленную со словъ московскихъ литераторовъ.
Если, однакоже, отъ собственныхъ разсказовъ Баратынскаго перейти къ документальнымъ даннымъ, то и безъ того достаточно печальная исторія исключенія поэта становится еще печальнѣе.
Такъ, въ «Рус. Ст.» 1870 г. (т. II, стр. 638 — 47) мы находимъ статью «Е. А. Баратынскій по бумагамъ пажескаго корпуса» и изъ нея прежде всего выясняется, что въ моментъ рокового происшествія Баратынскому было не «едва 15 лѣтъ», какъ онъ писалъ въ письмѣ къ Жуковскому, а больше 16. Это былъ уже не мальчикъ, значитъ, а юноша и притомъ очень развитой, можно даже сказать изумительно развитой (душевно — знаній у Б. не было много и позже, въ періодъ полной зрѣлости). Вотъ напр. письмо, написанное имъ въ 8 лѣтъ на превосходномъ французскомъ языкѣ:
Ma chère maman! Je viens de recevoir votre lettre et je vous en remercie, je me porte bien, Dieu merci. Oh maman, — quel plaisir: la Néva est à présent toute debarrassée de glaces, que de chaloupes et de voiles, que de vaisseaux, mais avec tout cela maman, sans vous, tout me semble insipide; lorsque je partais, je ne sentais pas encore tout le chagrin que me causait notre séparation, je ne la connaissais pas mais à présent maman quelle différence, — Petersbourg m’avait frappé par sa beauté tout me semblait heureux, mais tous avaient leurs mères ici; je croyais qu’avec mes camarades je pourrais être joyeux, mais non, chacun joue avec l’autre comme avec un joujou, sans amitié, sans rien! quelle différence lorsque nous etions avec vous! Les derniers jours, quoique j’étais triste, mais je sentais le plaisir d’être encore avec vous et pour vous dire franchement, je pensais en parlant que je m’amuserai beaucoup, plus avec des garçons de mon âge qu’avec maman, parceque c’est une grande personne, mais hélas maman, je m’étais bien trompé; je croyais trouver l’amitiè, mais je ne trouvais qu’une politesse froide et affectée, une amitié intéréssé: lorsque j’avais une pomme ou quelque chose d’autre, tous étaient mes amis, mais après, après, toutetait comme per du, mais aussi maman, je n’ai pas le temps de vous écrire davantage.
Если такъ тонко чувствовалъ 8-лѣтній мальчикъ, то что уже говорить о его пониманіи нравственныхъ вопросовъ въ 16 лѣтъ.
ѣдованій корпуснаго начальства, то ихъ, оказывается, вовсе не было. Б. увѣряетъ, что Криштофовичъ его «не полюбилъ съ перваго взгляда и съ перваго же дня обращался какъ съ записнымъ шалуномъ». На самомъ-же дѣлѣ изъ подлинныхъ кондуитныхъ списковъ видно, что весь первый годъ пребыванія Б. въ корпусѣ Криштофовичъ аттестовалъ его: «поведенія хорошаго, нрава хорошаго, штрафованъ не былъ». Такая аттестація была самою лучшею въ классѣ Б. и изъ 30 пажей ее получили только 18. Вотъ почему авторъ статьи, изъ которой мы беремъ эти свѣдѣнія, прямо сомнѣвается, чтобы описанная въ письмѣ продѣлка съ Криштофовичемъ имѣла мѣсто въ дѣйствительности. Въ послѣдующіе годы классомъ Б. завѣдывали уже другіе воспитатели. Нѣсколько разъ они аттестовали его: «поведенія и нрава дурного», но гораздо чаще — «поведеніе его поправляется», а незадолго до катастрофы Б. даже названъ «примѣрнымъ по поведенію и нраву». Такимъ образомъ, преслѣдованія начальства должно быть безусловно исключено изъ числа смягчающихъ обстоятельствъ.
Третье смягчающее обстоятельство — то, что Б. изъ похищенныхъ денегъ «не оставилъ у себя ни копѣйки» — тоже, увы, разсѣевается при ближайшемъ обслѣдованіи. Изъ подлиннаго донесенія Государю видно, что Б. имѣлъ свою долю въ дѣлежѣ.
— исторія съ освѣщеніемъ католической церкви просто на просто сочинена! Это таинственное полуночное освѣщеніе, дѣйствительно взволновавшее весь Петербургъ, произошло въ 1820 году т. е. спустя четыре года послѣ удаленія Баратынскаго изъ корпуса. И если тѣмъ не менѣе онъ такъ настойчиво говорилъ о своемъ участіи въ дерзкой продѣлкѣ, то, конечно, все съ тою-же цѣлью скрыть дѣйствительную причину своего исключенія.
Словомъ, съ какой стороны ни подойти къ печальному эпизоду юности поэта, онъ оказывается куда какъ нехорошъ.
Но именно въ этомъ-то и лежитъ глубочайшая поучительность его и мы совершенно отказываемся понимать, почему пишущіе о Баратынскомъ необыкновенно тщательно обходятъ сущность исторіи его исключенія и отдѣлываются отъ нея двумя, тремя словами. Сынъ поэта и издатель его сочиненій — Н. Баратынскій довелъ осторожность до того, что, приложивъ къ тому сочиненій собраніе писемъ отца, исключилъ изъ него извѣстное намъ письмо къ Жуковскому. Другой сынъ поэта, по поводу тоже уже извѣстныхъ намъ документальныхъ данныхъ о пребываніи Баратынскаго въ пажескомъ корпусѣ, писалъ редакціи «Рус. Старины»: «мы не думаемъ, чтобы эти подробности могли помрачить свѣтлыя стороны личности Баратынскаго».
ѣкъ и само собою разумѣется, что одно черное пятно не въ состояніи помрачить въ общемъ свѣтлую память его, но именно потому-то не только не слѣдуетъ обходить проступокъ его молодости, а, напротивъ того, нужно по возможности ярче его подчеркивать. Онъ долженъ стать классическимъ въ исторіи педагогіи. Пусть знаютъ педагоги, съ столь легкимъ сердцемъ выдающіе юношамъ волчьи паспорта, бросающіе ихъ на произволъ всевозможныхъ неблагопріятныхъ случайностей, пусть знаютъ они, что одинъ изъ очень хорошихъ русскихъ людей, одна изъ крупнѣйшихъ славъ русской поэзіи, одинъ изъ возвышеннѣйшихъ русскихъ мыслителей былъ въ пору юности просто на просто воришкой. Авось перестанутъ тогда смотрѣть на всякаго провинившагося юношу какъ на готоваго уже преступника.
Къ счастію Б. между ближайшими родными его нашлись достаточно умные и сердечные люди, которые съумѣли надлежащимъ образомъ отнестись къ нему, съумѣли отдѣлить въ немъ внутренную сущность отъ случайныхъ наносовъ. Родной братъ его отца — адмиралъ Богданъ Андреевичъ взялъ его къ себѣ въ деревню (сельцо Подвойское, бѣльск. уѣзда смолен. губ.) и здѣсь онъ провелъ цѣлый годъ, благодѣтельно подѣйствовавшій на нравственное обновленіе юноши. Понялъ онъ тутъ всю тяжесть своего проступка и то, что его надо искупить столь-же тяжелою цѣною. Побывши еще съ годъ у матери, онъ въ 1818 году ѣдетъ въ Петербургъ и послѣ большихъ хлопотъ ему въ 1819 году удается поступить рядовымъ въ егерскій гвардейскій полкъ.
Къ этому-же времени относятся его первые шаги на литературномъ поприщѣ. Онъ вступаетъ въ тѣсную дружбу съ Дельвигомъ, который безъ вѣдома его печатаетъ стихотвореніе Б. въ «Благонамѣренномъ» Измайлова. Близко сходится онъ также съ Пушкинымъ, Плетневымъ и Гнѣдичемъ, отчасти Жуковскимъ. Знакомство съ этими людьми и дружба ихъ къ нему сильно подняли упавшій духъ Баратынскаго. Въ одномъ изъ посланій къ Дельвигу онъ съ благодарностью вспоминаетъ свою первую встрѣчу съ нимъ:
Ты помнишь-ли въ какой печальный срокъ
Впервые ты узналъ мой уголокъ?
Боролся я, почти лишенный силъ?
Я погибалъ: ты духъ мой оживилъ
Надеждою возвышенной и новой.
Познакомился Б. также со многими изъ будущихъ декабристовъ, тѣснѣе всего съ Кюхельбекеромъ. Теченія эпохи, захватившія почти всю чуткую молодежь, не миновали и Баратынскаго. Какъ говорится въ «Матеріалахъ для біографіи» нашего поэта онъ «не былъ посвященъ въ тайны существовавшаго уже тогда политическаго общества, но со всѣмъ увлеченіемъ своихъ лѣтъ сочувствовалъ тому, что заключается въ обширномъ, неопредѣленномъ и гибкомъ значеніи слова свобода».
ѣдамъ въ кружкѣ декабристовъ о политической свободѣ. Отращаясь къ ней, поэтъ говорилъ:
Съ неба чистая, золотистая,
Къ намъ слетѣла ты
Все опасное, все прекрасное
Намъ пропѣла ты.
ѣтъ лежитъ причина того, что примыкая подъ конецъ жизни къ консервативнымъ литературнымъ кружкамъ, Б. былъ, однакоже, вмѣстѣ съ тѣмъ горячимъ сторонникомъ освобожденія крестьянъ. Вотъ что мы читаемъ въ воспоминаніяхъ о немъ очень близко знавшаго его Кичеева:
«Согласно съ почтеннѣйшимъ Н. В. Путятой могу удостовѣрить, что самой задушевной идеей Б. было — освобожденіе помѣщичьихъ крестьянъ. Онъ привлекъ мое вниманіе къ этому предмету и заставилъ раздѣлять его мысли. Признаюсь, сначала я не могъ себѣ представить, какъ все это можетъ осуществиться на дѣлѣ? Я, человѣкъ семейный и не богатый, обладавшій небольшимъ имѣніемъ заложеннымъ въ опекунскомъ совѣтѣ, спрашивалъ «какъ-же поступятъ съ долгомъ нашимъ кредитнымъ установленіямъ?». Баратынскій, нисколько не затрудняясь, отвѣчалъ: примутъ на счетъ государства. Отъ другихъ пришлось слышать, что Б. предполагалъ, что въ случаѣ принятія опекунскаго долга на государственный счетъ этотъ долгъ могъ-бы быть уплаченъ въ казну крестьянами, съ разсрочкою платежа».
Въ Петербургѣ Б. оставался всего два года. Въ 1820 онъ производится въ унтеръ-офицеры, съ переводомъ въ нейшлотскій полкъ, стоявшій тогда въ Финляндіи. Жилъ онъ сначала въ укрѣпленіи Кюмени (съ 1820 — 24), а затѣмъ нѣсколько мѣсяцевъ въ Гельсингфорсѣ.
ѣломъ рядѣ его произведеній, изъ которыхъ наибольшею извѣстностью пользуется поэма «Эда» и стихотвореніе «Финляндія». Не мало содѣйствовала угрюмая Финляндія усиленію того меланхолическаго элемента, который, повидимому, былъ присущъ натурѣ Баратынскаго отъ рожденія и получилъ такой толчекъ, благодаря несчастному происшествію съ табакеркой. Что касается собственно тягости службы въ нижнемъ чинѣ, то значеніе ея довольно относительное. Командиромъ нейшлотскаго полка оказался старинный другъ его семейства и сосѣдъ по имѣнію — Лутковскій, который обходился съ Баратынскимъ всего менѣе какъ съ солдатомъ. Баратынскій имѣлъ въ Кюмени свою собственную маленькую квартирку, а какъ онъ вообще проводилъ время можно судить по слѣдующимъ строкамъ одного изъ писемъ нашего унтеръ-офицера къ матери:
«Je mène une vie très douce, très tranquille et très réglée. Je travaille un peu le matin chez moi, je vais diner chez le colonel et ordinairement je passe la soirée chez lui à jouer au boston avec les dames à un sol la fiche: il est bien vrai que je perds toujours; mais, du moins j’ai l’air d’être galant, au reste par distraction».
ѣе былъ похожъ Б. на заправскаго унтеръ-офицера во время своего пребыванія въ Гельсингфорсѣ, гдѣ, благодаря тѣсной дружбѣ съ адъютантомъ генералъ-губернатора и будущимъ своякомъ Н. В. Путятой, онъ очень хорошо и весело проводилъ время. Все это, однакоже, не мѣшало ему чрезвычайно тяготиться своимъ положеніемъ. Хлопоты о производствѣ въ офицеры долго не удавались — видно вина его считалась очень тяжелою и только весною 1825 г. послѣдовало, наконецъ, желанное производство, что какъ-бы возвращало ему права гражданства.
Черезъ годъ онъ вышелъ въ отставку и поселился въ Москвѣ, гдѣ вскорѣ (1826) женился на дочери генерала Л. Н. Энгельгардта, автора извѣстныхъ «Записокъ». Выборъ былъ очень удаченъ. Настасья Львовна Б. оказалась не только нѣжною и любящею женою, но и женщиною съ серьезнымъ литературнымъ пониманіемъ. Безмятежно и счастливо прожилъ съ нею поэтъ всю остальную часть жизни. Денежныя обстоятельства его были очень хороши: онъ и самъ имѣлъ хорошія средства, а кромѣ того жена принесла ему очень значительное состояніе.
Жилъ Баратынскій то въ Москвѣ, гдѣ числился въ Межевой Канцеляріи, то у матери въ селѣ Вяжлѣ, то въ своей подмосковной — сельцѣ Мурановѣ. Кругъ его знакомства, главнымъ образомъ, состоялъ изъ литераторовъ, выступившихъ одновременно съ нимъ на поприще служенія «добрымъ музамъ».
Тѣснѣе всего была связь съ Дельвигомъ, смерть котораго (1831) была большимъ горемъ для Баратынскаго. Продолжалась и искренняя дружба съ Пушкинымъ. Очень часто видѣлся Б. съ Вяземскимъ, которому посвятилъ послѣдній сборникъ своихъ стиховъ — «Сумерки». Изъ другихъ близкихъ знакомыхъ его можно назвать Дениса Давыдова, старика Дмитріева, остряка Соболевскаго, Кирѣевскихъ, Языкова, Хомякова, Павлова и его жену. Но былъ онъ хорошо знакомъ, судя по запискамъ Ксенофонта Полевого, и съ издателемъ «Моск. Телеграфа», который, какъ извѣстно, не особенно-то долюбливалъ кружокъ литераторовъ — аристократовъ, платившихъ ему, въ свою очередь, тѣми же чувствами. Съ новыми литераторами — Бѣлинскимъ и его кружкомъ, холодно хотя и почтительно относившимися къ его дѣятельности, Б. совсѣмъ не былъ знакомъ. Они были для него слишкомъ растрепаны.
Въ концѣ 1843 г. нашъ поэтъ съ женой и старшими дѣтьми (всѣхъ дѣтей у него было 9) отправился заграницей. Это было исполненіе желанія, которое онъ издавна лелѣялъ. Вотъ почему и письма его изъ-за границы дышутъ искреннимъ довольствомъ. Побылъ онъ сначала въ Германіи — Берлинѣ, Дрезденѣ, Франкфуртѣ, а зиму 1843 — 44 г. провелъ въ Парижѣ. Здѣсь онъ вращался въ довольно разнообразныхъ сферахъ — въ салонахъ Сенъ-Жерменскаго предмѣстья и вмѣстѣ съ тѣмъ въ такихъ, гдѣ онъ по собственному выраженію «принужденъ былъ» хвалить уже оппозиціоннаго тогда Ламартина. Изъ литераторовъ онъ велъ знакомство съ Нодье, обоими Тьери, Сентъ-Бевомъ, Мериме. Но просьбѣ нѣкоторыхъ изъ нихъ онъ перевелъ на французскій яз. (прозою) около 15 изъ своихъ стихотвореній.
ѣхали въ Марсель, гдѣ сѣли на пароходъ, доставившій ихъ въ Неаполь. Морское путешествіе было чрезвычайно интересно и тутъ же на пароходѣ Б. написалъ стихотвореніе «Пироскафъ», полное какой-то дѣтской радости отъ мысли о томъ, что онъ скоро увидитъ Италію. Въ Неаполѣ Б. просто млѣлъ отъ восторга. «Мы ведемъ здѣсь самую сладкую жизнь» писалъ онъ Путятѣ въ послѣднихъ числахъ іюня 1844. Но тутъ то его и стерегла завистливая судьба. Чрезъ два или три дня заболѣла жена, и докторъ сказалъ, что ей необходимо пустить кровь. Это такъ напугало столько лѣтъ уже не знавшаго реальнаго горя поэта, что къ ночи того же дня онъ самъ заболѣлъ (стѣсненіемъ дыханія), а къ утру (29 іюня 1844 г.) его уже не было въ живыхъ. Чрезъ годъ тѣло Баратынскаго, заключенное въ кипарисовый гробъ, было привезено моремъ изъ Неаполя въ Петербургъ и здѣсь погребено на кладбищѣ Александро-Невской лавры, недалеко отъ могилы Гнѣдича и Крылова. На надгробномъ памятникѣ имѣется медаліонъ съ барельефнымъ изображеніемъ поэта, а подъ нимъ двѣ строки изъ стихотворенія «Отрывокъ»:
Въ смиреньи сердца надо вѣрить
И терпѣливо ждать конца.
Стихотворенія Б. первый разъ были собраны въ 1827 г. (Спб.). 2-е изданіе относится къ 1835 г. (М. въ 2 ч. съ портретомъ). Въ 1869 г. Л. Е. Баратынскій при помощи редактора „Рус. Архива“ издалъ „Собратніе сочиненій“ своего отца въ 1 т. съ портретомъ. Оно повторено въ 1884 г. (Казань) другимъ сыномъ поэта — Н. Е. Баратынскимъ. Какъ и третье оно заключаетъ въ себѣ: I. Лирическія стихотворенія, элегіи, посланія, эпиграммы. II. Поэмы: 1) Пиры. 2) Эда. 3) Телема, и Макаръ (изъ Вольтера). 4) Балъ. 5) Переселеніе душъ. 6) Цыганка. Съ прозаическимъ предисловіемъ. III. Проза: 1) О заблужденіяхъ и истинѣ. 2) Исторія кокетства. 3) Разборъ „Тавриды“ А. Муравьева. 4) Перстень, повѣсть IV. Матеріалы для біографіи Б. V. Письма его. VI. Библіографическія свѣдѣнія. Тутъ имѣется, между прочимъ, списокъ стиховъ, по незначительности ихъ не включенныхъ въ „Собр. соч.“). VII. Приложенія варіанты къ лирическимъ стихотвореніямъ Баратынскаго. Въ 1883 г. (М.) редакція „Рус. Арх.“ выпустила миніатюрное изданіе стихотвореній Б. въ формѣ продолговатаго альбомчика въ 32 долю.
Кромѣ названнаго, выходили отдѣльными изданіями: Эда и Пиры Спб: 1826. Балъ. Спб. 1828 (Въ одной обложкѣ съ „графомъ Нулинымъ“ Пушкина). Наложница (первоначальное названіе „Цыганки“). М. 1831. Сумерки. М. 1842. (стихи написанные въ періодъ 1835 — 42).
ѣмецкій Каролиной ф. Енишъ, впослѣдствіи Павловой (сборникъ «Das Nordlicht» 1833 г.), Д-ромъ Фреемъ («Magazin gelert. und angenehmer Unterhaltung» 1831 г. № 1). Д-ромъ К. Ф. Мейеромъ («Belletristische Blätter aus Russland» St. P. b. 1853); Ф. Фидлеромъ (Der russische Parnass» 1888); на французскій Paul de Julvecourt’омъ (Paris 1837), Ancelot («Oeuvres complètes 1838 г. р. 556) Tardif de Mello («Histoire intellectuelle de Russie» Paris 1854). Затѣмъ имѣется (въ прозѣ) книжечка — Baratinsky, Eugene. Recueil de poésies traduites de russe. Cette. 1858. П. Алмазовъ перевелъ стих. «Звѣзда» на армянскій яз. (въ книжкѣ изд. 1843 въ Москвѣ).
Литературная карьера Баратынскаго шла очень неровно. Началась она съ большимъ блескомъ. Достаточно было десятка стихотвореній и молодой поэтъ сразу укрѣпился на тогдашнемъ Парнасѣ. Его начали ставить рядомъ съ Пушкинымъ и даже считать равнымъ ему. Правда, журналисты иной разъ пощипивали автора «Эды», благодаря чему Пушкинъ въ своей статейкѣ о Баратынскомъ съ немалымъ раздраженіемъ говоритъ о журнальныхъ зоилахъ, но публика, какъ это констатируетъ Пушкинъ же, «приняла первыя, юношескія произведенія Баратынскаго съ восторгомъ». Да въ сущности, если присмотрѣться и къ нападкамъ «зоиловъ», то не трудно будетъ убѣдиться, что раздраженіе противъ нихъ Пушкина крайне преувеличено. Всего на всего оказывается вотъ что: «не упоминая уже объ извѣстныхъ шуткахъ покойнаго Благонамѣреннаго, извѣстнаго весельчака, замѣтимъ, что появленіе «Эды», произведенія замѣчательнаго оригинальной своей простотою, прелестью разсказа, живостью красокъ и очеркомъ характеровъ, слегка, но мастерски означенныхъ, появленіе «Эды» подало только поводъ къ неприличной статейкѣ въ Сѣв. Пчелѣ и слабому возраженію на нее въ Моск. Телеграфѣ».
О шуточкахъ «Благонамѣреннаго» и «слабомъ возраженіи» Полевого мы, конечно, тоже не станемъ «упоминать» — эти явленія слишкомъ мимолетны. Что касается неприличной статейки объ «Эдѣ», то мы ее, къ сожалѣнію, не разыскали. Но мы читали отзывъ Булгарина о первомъ собраніи стихотвореній Баратынскаго, вышедшемъ въ 1827 г. т. е. всего годъ послѣ появленія «Эды». Это отзывъ рѣшительно восторженный, вь которомъ попадаются даже такія фразы: «Элегія Римъ истинно-Байроновская вещь». Еще теплѣе относился къ Баратынскому Ор. Сомовъ въ «Сынѣ Отеч.», который тогда издавался Булгаринымъ и его alter ego — Гречемъ. Замѣтьте еще, что въ то время Булгаринъ и Баратынскій, когда-то ведшіе дружбу между собою, уже поссорились и Баратынскій успѣлъ написать большинство своихъ эпиграммъ, которыя, по словамъ его друзей и поклонниковъ, будто бы имѣли очень неблагопріятное вліяніе на его литературную карьеру, возстановивь противъ него почти всѣхъ вліятельныхъ журналистовъ. Словомъ, несомнѣнно, что на первыхъ порахъ своей дѣятельности Баратынскій былъ чрезвычайно обласканъ и публикою, и литераторами.
Но вотъ все это теплое отношеніе начинаетъ мало по малу испаряться. Статья Пушкина, написанная въ 1830 году, была явнымъ признакомъ падающей популярности Баратынскаго: плохо дѣло, когда надо доказывать, что тотъ или другой писатель мало оцѣненъ или забытъ. А еще хуже, когда писатель объявляется понятнымъ для немногихъ. Эта характеристика Баратынскаго какъ поэта для немногихъ повторяется его поклонниками и теперь, и почему-то думаютъ, что въ такомъ опредѣленіи кроется большая похвала. Мы ее рѣшительно не понимаемъ. Почему Пушкина и Лермонтова понимаютъ всѣ, а для пониманія Баратынскаго надо быть какимъ-то избранникомъ? Истинно-великое въ поэзіи доступно каждому непошлому сердцу.
Въ 1834 г., значитъ 15 всего лѣтъ послѣ того, какъ Баратынскій сталъ появляться въ печати, его былая слава начала уже отходить въ область преданія. Вотъ что писалъ Бѣлинскій въ «Литературныхъ мечтаніяхъ»:
«Г. Баратинскаго ставили на одну доску съ Пушкинымъ; ихъ имена всегда были неразлучны, даже однажды два сочиненія сихъ поэтовъ явились въ одной книжкѣ, подъ однимъ переплетомъ. Говоря о Пушкинѣ, я забылъ замѣтить, что только нынѣ его начинаютъ цѣнить по достоинству, ибо уже реакція кончилась, партіи похолодѣли. Итакъ теперь даже и въ шутку никто не поставитъ имени г. Баратынскаго подлѣ имени Пушкина5.
Въ 1842 г. вышелъ послѣдній сборникъ стихотвореній нашего поэта — «Сумерки». Какъ говоритъ Лонгиновъ въ своей характеристикѣ Баратынскаго, книжка «произвела впечатлѣніе привидѣнія, явившагося среди удивленныхъ и недоумѣвающихъ лицъ, не умѣющихъ дать себѣ отчета въ томъ, какая это тѣнь и чего она проситъ отъ потомковъ».
Послѣдовавшая чрезъ два года смерть Баратынскаго прошла почти незамѣтно. А затѣмъ онъ, по выраженію С. А. Андреевскаго, окончательно вступилъ въ разрядъ «общипанныхъ христоматіями» поэтовъ, т. е. такихъ, изъ которыхъ знаютъ нѣсколько пьесъ, но которыхъ никогда не читаютъ сплошь.
Въ чемъ причина такого забвенія, которое многіе считаютъ несправедливымъ?
ѣшенія этого вопроса, надо взглянуть на соотношеніе въ произведеніяхъ Баратынскаго тѣхъ трехъ элементовъ, изъ которыхъ слагается каждое поэтическое дарованіе.
Безусловно хороша, первостепенна, дающая ему несомнѣнное право считаться въ первыхъ рядахъ русской поэзіи и однимъ изъ самыхъ образцовыхъ русскихъ писателей. Вмѣстѣ съ Пушкинымъ онъ основалъ современный стихотворный языкъ, сообщивъ ему легкость, изящество и гибкость. Правда, Баратынскій иной разъ вводитъ славянскіе обороты, что придаетъ нѣкоторымъ его стихотвореніямъ извѣстную тяжеловатость, но это дѣлается имъ только тогда, когда сюжетъ важный и торжественный, а въ такихъ случаяхъ славянскіе обороты служатъ только къ украшенію и сообщаютъ стихамъ стиль. Дошедшіе до насъ воспоминанія о Баратынскомъ рисуютъ его разговоръ «исполненнымъ счастливыхъ словъ». Такихъ-же «счастливыхъ словъ» полна его поэзія. Онъ одинъ изъ тѣхъ немногихъ художниковъ слова, которымъ подчасъ въ двухъ строчкахъ удается больше сказать, чѣмъ иному философу въ цѣломъ томѣ.
Мгновенье мнѣ принадлежитъ
Какъ я принадлежу мгновенью.
Такія крылатыя формулы встрѣчаются у Баратынскаго на каждомъ шагу. Кому нужны эпиграфы — пусть раскроетъ Баратынскаго, онъ тамъ найдетъ цѣлый арсеналъ окогченныхъ словъ и мѣткихъ двустишій.
ѣ его образами, богатствѣ особенно поразительномъ, когда рѣчь идетъ объ отвлеченныхъ предметахъ. Самыя абстрактныя понятія онъ облекаетъ въ такіе простые и ясные образы, что они становятся доступными самому конкретному уму. Вотъ почему ему удалось создать первоклассный шедевръ изъ стихотворенія на случай — самого неблагодарнаго и непоэтичнаго изъ всѣхъ родовъ поэтическаго творчества. Мы не станемъ приводить всего стихотворенія «На смерть Гете», которое имѣется въ каждой хрестоматіи, возьмемъте только центральную строфу и спросимъ себя можно-ли дальше идти въ исполненіи основной задачи поэзіи — говорить образами.
Съ природой одною онъ жизнью дышалъ:
ѣлъ лепетанье,
И говоръ древесныхъ листовъ понималъ,
И чувствовалъ травъ прозябанье;
ѣздная книга ясна,
Это вершина изобразительности.
Кто хочетъ ознакомиться съ легкостью стиха Баратынскаго пусть прочитаетъ «Балъ», по фактурѣ напоминающій лучшія мѣста Евгенія Онѣгина, кто хочетъ получить понятіе о его способности рисовать картины пусть кромѣ извѣстной по хрестоматіямъ «Финляндіи» ознакомится съ величавой пьесой «Послѣдняя смерть»; наконецъ, о пластичности его стиха даетъ самое выгодное представленіе «Послѣдній поэтъ», гдѣ особенно хороши перемежающія стихотвореніе восьмистишія, самою формою своею оттѣняющія мысль автора. Беремъ на выдержку одно изъ нихъ.
Человѣку непокорно
И свободно, и просторно
И привѣтливо оно;
И лица не измѣнило
ѣчное свѣтило
Въ первый разъ на небосклонъ.
Справедливо приравнивала современная критика эти восьмистишія къ знаменитымъ переводамъ Жуковскаго изъ Шиллера, которые отвели переводчику одно изъ первыхъ мѣстъ среди мастеровъ русскаго стиха.
ѣе онъ въ отношеніи того, что въ 40-хъ и 50-хъ годахъ обозначалось словомъ «мысль». Баратынскій безспорно одинъ изъ самыхъ вдумчивыхъ, одинъ изъ самыхъ умныхъ, одинъ изъ самыхъ серьезно-настроенныхъ писателей нашихъ. Въ двухъ стахъ его небольшихъ стихотвореній вы насчитаете едва-ли одинъ десятокъ мадригаловъ, альбомныхъ стишковъ и тому подобныхъ бездѣлушекъ. Все-же остальное — это рядъ поэтическихъ трактатовъ о глубочайшихъ вопросахъ нашей жизни — бытія и небытія, дерзанія и резигнаціи, непосредственности и культурности, вѣры и безвѣрія, вѣчности и мимолетности. Баратынскій поэтъ-мыслитель по преимуществу, и это свойство его настолько бросается въ глаза каждому, кто хотя разъ имѣлъ въ рукахъ томъ его стихотвореній, что поклонники таланта Баратынскаго видятъ себя вынужденными обстоятельно доказывать, что философскій складъ ума не забиваетъ въ немъ непосредственности поэтическаго настроенія.
Мы тоже держимся такого мнѣнія и думаемъ, что въ поэзіи Баратынскаго мысль и форма слиты въ одно вполнѣ гармоничное цѣлое.
ѣйствительно такъ, если дѣйствительно стихи нашего поэта представляютъ собою счастливое сочетаніе серьезной мысли въ превосходной формѣ, то, казалось-бы, чего-же еще желать?
Но въ томъ-то и дѣло, что есть еще одинъ элементъ поэтическаго воздѣйствія на душу читателя, который оказываетъ наиболѣе рѣшительное вліяніе на судьбу поэта. Это — глубина чувства и ее-то именно нѣтъ у Баратынскаго. Мы уже не будемъ говорить о томъ, что онъ совершенно лишенъ страсти, что ни въ одномъ изъ самыхъ молодыхъ его стихотвореній и поэмъ вы не найдете ни огня, ни увлеченія. Но присмотритесь даже и къ «хладу» души нашего поэта, о которомъ онъ такъ любитъ говорить къ его «разочарованію», къ вѣчнымъ «сумеркамъ», въ которыхъ онъ будто-бы пребывалъ и намъ не трудно будетъ убѣдиться, что если въ значительной степени его грусть и меланхолія были искренни, то ровно столько-же въ ней было искусственнаго и потому самому риторичнаго. Есть двоякаго рода разочарованіе и меланхолія — натуръ страстныхъ и натуръ малокровныхъ. Страстный человѣкъ и разочарованъ страстно, онъ негодуетъ и проклинаетъ, онъ рветъ и мечетъ и потому находитъ такіе оттѣнки явленій, которые только при такомъ ослѣпительно-яркомъ освѣщеніи и могутъ выступать рельефно и правдиво. Разочарованіе-же малокровныхъ натуръ гораздо банальнѣе и если они, тѣмъ не менѣе, во чтобы-то ни стало желаютъ подчеркивать его, имъ сплошь да рядомъ приходится прибѣгать къ преувеличеніямъ, вычурности и парадоксальности. Вотъ у Баратынскаго напр. есть стихотвореніе «Примѣты». Оно не велико, прекрасно, образно написано и потому мы его выпишемъ.
ѣкъ естества не пыталъ
Горниломъ, вѣсами и мѣрой,
По дѣтски вѣщаньямъ природы внималъ
ѣрой;
Любовью ему отвѣчала:
О немъ дружелюбной заботы полна,
Языкъ для него обрѣтала.
ѣду надъ его головой,
Вранъ каркалъ ему въ опасенье,
И замысла, въ пору смирясь предъ судьбой
Воздерживалъ онъ дерзновенье.
ѣжавъ изъ лѣсу, волкъ,
ѣду пророчилъ, и смѣло свой полкъ
Бросалъ онъ на вражью дружину.
ѣя надъ нимъ,
Блаженство любви прорицала.
ѣ безлюдной онъ не былъ однимъ:
Нечуждая жизнь въ ней дышала.
ѣвъ, онъ довѣрилъ уму,
Вдался въ суету изысканій,
И сердце природы закрылось ему,
ѣтъ на землѣ прорыцаній.
ѣвъ Бѣлинскаго. Онъ тутъ усмотрѣлъ lèse majesté современности и прогресса и этого было достаточно, чтобы онъ, какъ боевой конь при звукѣ трубы, съ пламеннымъ воодушевленіемъ бросился въ битву во имя дорогихъ ему идеаловъ. Позднѣйшій коментаторъ и панегиристъ Баратынскаго — С. А. Андреевскій относится насмѣшливо къ негодованію пламеннаго трибуна-критика, доказываетъ, что Баратынскій вовсе не противъ науки и прогресса и въ заграничныхъ письмахъ очень восхищается изобрѣтеніемъ желѣзныхъ дорогъ. Но вотъ это-то и характерно для Баратынскаго, что въ одномъ изъ лучшихъ его стихотвореній сказалась не полнота чувства, а просто игра ума, и оттого-то оно, хотя и блестяще написанное, производитъ впечатлѣніе красиваго парадокса и ничего болѣе. О, если-бы въ душѣ поэта дѣйствительно назрѣла сильная горечь противъ «суеты изысканій», если-бы онъ также ненавидѣлъ цивилизацію, какъ ненавидѣлъ ее, положимъ, Руссо, онъ-бы нашелъ въ своемъ талантѣ средства написать нѣчто дѣйствительно вѣское, а не возведеніе суевѣрія въ признакъ единенія съ природой?
И вотъ почему мы никакъ не можемъ видѣть въ Баратынскомъ родоначальника русскаго пессимизма, какъ это утверждаютъ нѣкоторые. Сказать, что Баратынскій есть пессимистъ — значитъ придать ему стройное и цѣльное міровозрѣніе, а этого-то у него и нѣтъ. Онъ принадлежитъ къ натурамъ половинчатымъ, съ перевѣсомъ ума надъ сердцемъ, размышленія надъ чувствомъ. Въ одномъ изъ своихъ посланій Пушкинъ обмолвился словечкомъ, въ которомъ лежитъ ключъ къ пониманію всей литературной дѣятельности нашего поэта, «Нашъ Гамлетъ-Баратынскій» говоритъ здѣсь Пушкинъ о своемъ другѣ и вотъ что вѣрно. Да, Баратынскій — Гамлетъ, а не послѣдовательный пессимистъ. Ну, какой-же это пессимистъ, у котораго имѣются вотъ какія воззрѣнія на жизнь и искусство и, замѣтьте, въ одномъ изъ тѣхъ стихотвореній («Финляндія»). которое очень сильно вліяло на установленіе за нимъ репутаціи мрачнаго поэта.
Но я, въ безвѣстности, для жизни жизнь любя,
Я беззаботливой душою
Не вѣчный для временъ, я вѣченъ для себя.
Не одному-ль воображенью
Гроза ихъ что-то говоритъ?
ѣ принадлежитъ
Что нужды до былыхъ, иль будущихъ племенъ?
За звуки звуками и за мечты мечтами.
ѣчательны во многихъ отношеніяхъ и болѣе всего тѣмъ, что за десять лѣтъ до пушкинскаго «Поэта и «Черни», здѣсь провозглашено съ рѣдкою опредѣленностью столь знаменитое въ лѣтописяхъ русской критики ученіе объ искусствѣ для искусства. Но чтобы человѣкъ «для жизни жизнь» любящій могъ быть названъ цѣльнымъ пессимистомъ — едва-ли кто рѣшится утверждать.
Весьма мало говоритъ о цѣльномъ пессимизмѣ и та усиленная жажда «счастья», которая составляетъ одинъ изъ преобладающихъ мотивовъ стихотвореній Баратынскаго. И счастіе ему надо непремѣнно большое. «Не призракъ счастія, но счастіе мнѣ нужно» восклицаетъ онъ въ стихотвореніи «Деревня». А маленькое-то счастіе у него есть, оказывается:
Я требовалъ его отъ неба и земли,
И вслѣдъ за призракомъ, манящимъ издали,
ѣе не служу.
Счастливый отдыхомъ, на счастіе похожимъ,
Отнынѣ съ рубежа на поприще гляжу
И скромно кланяюсь прохожимъ.
ѣдующія центральныя строки одного изъ наиболѣе капитальныхъ стихотвореній нашего поэта — «Черепъ»:
Живи живой, спокойно тлѣй мертвецъ!
Всесильнаго ничтожное созданье,
О человѣкъ! увѣрься наконецъ:
Въ нихъ бытія условіе и пища:
Не подчинишь однимъ законамъ ты
ѣта шумъ, и тишину кладбища!
Природныхъ чувствъ мудрецъ не заглушитъ
ѣта не получитъ:
Пусть радости живущимъ жизнь даритъ,
Можно по поводу этихъ строкъ говорить о резигнаціи, о покорности, которая и въ личной жизни религіознаго поэта была настолько выдающеюся чертою, что близкіе ему люди сочли всего умѣстнѣе украсить его надгробный памятникъ его-же двустишіемъ:
Въ смиреньи сердца надо вѣрить
ѣливо ждать конца
И, наконецъ, вотъ стихотвореніе, писанное въ 1835 г. т. е. въ эпоху, которая считается временемъ наиболѣе полнаго развитія его мрачнаго настроенія:
Наслаждайтесь; все проходитъ!
То благой, то строгій къ намъ,
Насъ къ утѣхамъ и бѣдамъ.
Чуждъ онъ долгаго пристрастья:
Вы, чья жизнь полна красы,
Не ропщите: все проходитъ,
И ко счастью иногда
ѣда.
На измѣнчивой землѣ,
Одинакіе крилѣ.
Правда, рядомъ съ только что приведенными цитатами можно привести рядъ цитатъ самого мрачнаго свойства, но это, конечно, всего менѣе служитъ опроверженіемъ паралели между Баратынскимъ и Гамлетомъ. Дѣйствительно, смерть сплошь да рядомъ рисуется Баратынскимъ какъ нѣчто отрадное:
ѣпною мечтой
Гробовый остовъ ей даруя,
Не ополчу ее косой.
О дочь верховнаго Эфира!
ѣтозарная краса!
Въ рукѣ твоей олива мира,
А не губящая коса.
Заканчивается стихотвореніе («Смерть») такимъ возгласомъ:
ѣнье, принужденье —
Ты всѣхъ загадокъ разрѣшенье
Ты разрѣшенье всѣхъ цѣпей.
ѣ посланіи къ другу своему — поэту Коншину Баратынскій спрашиваетъ
Однѣ-ли радости отрадны и прелестны?
Въ посланіи Дельвигу онъ выражается еще опредѣленнѣе:
Питаться болѣзненной жизнью,
Любить и лелѣять недугъ бытія
ѣмъ, что было приведено только и показываетъ, что какъ истинный Гамлетъ, Баратынскій, лишенный способности цѣльно чувствовать, вѣчно колеблется между діаметрально — противоположными воззрѣніями на назначеніе жизни. У него есть даже такія стихотворенія, въ которыхъ два настроенія прямо чередуются другъ съ другомъ.
Чтобы покончить съ цитатами, приведемъ крайне характерное для Баратынскаго стихотвореніе «Истина». Поэтъ узрѣлъ въ тяжкую минуту раздумья «Истину». Что сказала она ему?
„Свѣтильникъ мой укажетъ путь ко счастью!
(Вѣщала)“ захочу
Тебя я научу.
Пускай со мной ты сердца жаръ погубишь;
Пускай, узнавъ людей,
Я бытія всѣ прелести разрушу,
Но умъ наставлю твой;
Но дамъ душѣ покой».
ѣтъ
«о гостья роковая!
Печаленъ твой привѣтъ!
Печаленъ твой свѣтильникъ погребальный
ѣхъ радостей земныхъ!
И страшенъ для живыхъ.
Нѣтъ, я не твой! въ твоей наукѣ строгой
Я счастья не найду;
Одинъ я побреду.
Прости! иль нѣтъ: когда мое свѣтило
Во звѣздной вышинѣ
ѣднѣть, и, все, что сердцу мило,
ѣ,
Явись тогда! раскрой тогда мнѣ очи
Мой разумъ просвѣти:
ѣвъ, я могъ въ обитель ночи
Безропотно сойти».
ѣ опредѣленно показываетъ, что авторъ не есть одинъ изъ тѣхъ орловъ духа, которые не сморгнувъ могутъ взглянуть солнцу истины прямо въ лице. Нѣтъ, сіяніе истины его ослѣпляетъ, а не просвѣтляетъ. Какъ настоящій Гамлетъ, онъ предпочитаетъ подозрѣвать правду жизни, чѣмъ знать ее въ полномъ объемѣ. Для его половинчатой натуры страшно дойти до чего-нибудь опредѣленнаго и цѣльнаго.
И вотъ въ чемъ причина того, что при всѣхъ своихъ достоинствахъ Баратынскій принадлежитъ къ числу писателей, сочиненіями которыхъ обзаводятся только для полноты коллекціи. Да, стихи его умны и красивы, а грусть очень изящна, но когда вамъ дѣйствительно захочется слезъ эта красивая грусть и изящное разочарованіе, въ основѣ которыхъ лежитъ всего только полъправды, васъ не удовлетворитъ6.
1. Біографическія данныя.
1) «Труды вольн. общ. любит. рос. Слов.» ч. 9 стр. 109; ч. 14 стр. 252; ч. 18 стр. 349 — 50; ч. 24 стр. 300. 2) «Сѣв. Пчела» 1844. № 184. 3) Golovine въ «Journ d. Debats» 1844. 4) Словари Плюшара, Старчевскаго, Геннади, Березина, Толя, Nouvelle biographie universelle» и др. 5) «Иллюстр. Газ.» 1866 г. № 14. (съ порт,). 6) Портретная галлерея Мюнстера (ст. Л. Е. Баратынскаго). 7) Гербель, Русскіе поэты. 8) Полевой, Ист. рус. лит. изд. 2-ое и послѣд. 9) «Рус. Арх.» 1879 г. кн. 2. стр. 477 — 78. 10) А. Гренъ въ «Петерб. Вѣст.» 1861 г. № 14. 11) К. С. Полевой, Записки о жизни Ник. А. Полевого стр. 221 — 26. 12) «В. Евр.» 1867 г. т. IV стр. 179 — 181. (воспоминанія В. И. Панаева). 13) Путята, Н. въ «Р. Арх.» 1868 г. стр. 141 — 147. 14) Петръ Кичеевъ, тамъ-же стр. 866 — 72. 15) Ник. Максимовъ въ «Рус. Ст.» 1870 г. т. II стр. 638 — 645. 16) Л. Е. Баратынскій, тамъ-же стр. 645 — 46. 17) Дараганъ въ «Рус. Стар.» 1875 г. т. XII. стр. 780. 18) Кн. Вяземскій, соч. т. VII стр. 268 — 69, т. VIII, стр. 290. 19) П. Бартеневъ въ «Р. Арх.» 1878 г. кн. 1 стр. 125 — 127. 20) Н. Барсуковъ въ «Рус. Арх.» 1882 г. к. 3 стр. 87. 21) «Рус. Альманахъ» В. А. Эртеля и А. Глѣбова. Спб. 1832 г. стр. 240 — 320. 22) В. П. Гаевскій, Дельвигъ; въ «Современ». 1853 г. т. 39 № 5 стр. 29 — 52. 23) «Н. Время» 1880 г. № 1380. Вопросы и отвѣты. 24) Koenig. Literarische Bilder aus Russland стр. 154. Въ рус. переводѣ стр. 114 — 115. 26) Матеріалы для біографіи Б., приложенные къ изд. 1869 и 84 гг. 20) Руммель и Голубцовъ, Родослов. Сборникъ т. I. стр. 156 — 163. 27) Вигель, записки т. I. стр. 95. 28) Кобеко, Цесаревичъ Павелъ Петровичъ, стр. 442 — 443. 29) «Рус. Арх.» 1870 г. стр. 1438 — 41. №№ 27 — 29 касаются отца Б. Гербъ въ IV ч. Общаго Гербовника.
ѣетъ значительное число писемъ Б., включенныхъ въ изданіе 1885 г. Не вошли сюда письма помѣщенныя: въ „Рус. Ст. 1875 г., т. 13, стр. 377; въ „Рус. Арх. 1868 г., стр. 147 — 56; (тоже самое въ VI т. Соч. Жуковскаго ред. П. А. Ефремова); Ibid. 1872 г. стр. 351.
„Эдѣ“: 1) „Рус. Инв.“ 1826 г. № 37. О „Стихотв.“ изд. 1827 г.: 1) Ѳ. Булгаринъ въ „Сѣв. Пчелѣ“ 1827 г. № 145 — 147. 2) Ор. Сомовъ въ „С. Отеч.“ 1827 г. ч. 116, стр. 78 — 80. 3) П. А. Плетневъ въ „Сѣв. Цвѣтахъ“ 1828 г. стр. 301 — 311 и въ „Соч.“ Плетнева т. 4. 4) „Европеецъ“ 1832 г. № 2, стр. 259 — 269 и 289 — 304.
О „Балѣ“. 1) Ор. Сомовъ въ „С. Отеч.“ 1829, ч. 123, стр. 270 — 285. 2) „Съ Патріаршихъ трудовъ (псевд. Надеждина) въ „В. Евр.“ 1829 ч. 163, № 2. 3) „Бабочка“ 1829 г. № 2 и 3. „Дамс. Жур.“ 1829 г. ч. 25, № 4 — 5. О Цыганкѣ: 1) Юръ и Р — нъ въ „С. Отеч.“ 1831 г. ч. 142, стр. 53 — 63. 2) „Моск. Тел. ч. 38, стр. 235 — 243. 3) Сенсерскій въ „Гирляндѣ“ 1831 г. № 13 и 15. 4) Дельвигъ въ „Лит. газетѣ“ 1831 г. № 29. 5) „Телескопъ“ 1831 г. ч. III.
О „Стихотв.“ изд. 1835 г. „Библ. д. чт.“ т. X и у Бѣлинскаго (см. далѣе).
О „Сумеркахъ“ 1) „Библ. д. чт.“ 1842 г. т. LIII отд. VI, стр. 1 — 8. 2) „Лит. газ.“ 1842 г. № 32. 3) „Соврем.“ 1842 г. т. 37, стр. 97 — 101.
ѣятельности Б.: 1) П. А. Плетневъ въ „Сѣв. Цвѣтахъ“ 1828 и его сочин. т. 4. (Письмо къ граф. Уваровой). 2) Пушкинъ въ Жур. статьяхъ. 3) Бѣлинскій, соч. т. 1, стр. 86 и 241 — 252; т. VI, стр. 280 — 324. 4) Плетневъ, соч. т. 4. 5) А. Д. Галаховъ, (Сто одинъ) въ „Отеч. зап.“ 1844 г. т. 37, отд. II, стр. 83 — 104. 6) Кирѣевскій, Ив. Вас. въ „Библ. д. воспит.„ 1845. Переп. въ Русск. Арх. 1874 г. кн. 2 стр. 633 — 36. 7) „Библ. д. чтенія“. 1844. т. LXVI, стр. 1 — 22. 8) М. Н. Лонгиновъ, Баратынскій и его сочиненія въ „Р. Арх.“ 1867 г. стр. 248 — 264 и 671 — 72. 1) Де-Пуле въ „Филол. Зап.“ 1869 г. вып. 4, стр. 1 — 20. 10) С. А. Андреевскій, въ „Нов. Вр.“ 1888 г. февраль.
Библіографическія статьи о Б.: 1) П. А. Ефремовъ въ „Библіогр. Зап.“ 1859 г. № 20 стр. 632 — 636. 2) М. Н. Лонгиновъ, Матеріалы для полнаго собранія сочинен. Баратынскаго, въ „Рус. Арх.“ 1864 г. стр. 1103 — 1111. 3) Н. Путята въ „Рус. Арх.“ 1864 г. стр. 1056 — 57.
2. Этимъ годомъ помѣчено первое изъ писемъ Б., приложенныхъ къ полному собранію его сочиненій, но въ біографическихъ матеріалахъ, собранныхъ сыномъ, говорится, что онъ въ 1811 г. былъ отправленъ въ Петербургъ.
3. Приклонскимъ.
ѣ въ 3-емъ лицѣ.
ѣдствіи Бѣлинскій относился къ Баратынскому если не съ большею любовью — ему была очень несимпатична вражда поэта къ «наукѣ», — то, во всякомъ случаѣ, съ большею почтительностью. Въ пространной статьѣ, посвященной «Сумеркамъ» онъ говорилъ о «яркомъ, замѣчательномъ талантѣ» автора, то и дѣло восклицалъ «какіе чудные стихи», «какіе дивные стихи», «какая великолѣпная фантазія» и наконецъ заявлялъ — „изъ всѣхъ поэтовъ, появившихся вмѣстѣ съ Пушкинымъ, первое мѣсто безспорно принадлежитъ г. Баратынскому».
6. Мы останавливались только на небольшихъ стихотвореніяхъ Баратынскаго минуя совсѣмъ поэмы. Это потому, что только мелкія стихотворенія нашего поэта и составляютъ цѣнную часть его литературнаго наслѣдства. Все остальное изъ написаннаго имъ слѣдуетъ раздѣлить на двѣ части. Одна можетъ быть вносима въ собраніе сочиненій только для полноты. Сюда относятся журнальныя статейки и повѣсть „Перстень“, которую дочитываешь не безъ конфуза: очень уже она водевильно построена.
Дѣло другое, конечно, — поэмы, въ свое время пользовавшіяся такою извѣстностью. Но это былъ случайный успѣхъ, обусловленный исключительно тѣмъ, что внѣшняя отдѣлка Баратынскаго почти приближается къ Пушкинской, а огромную разницу въ цѣнности содержанія современники не могли сразу уразумѣть. Для позднѣйшаго читателя „Эда“ смѣшновата, „Пиры“ легковѣсны, „Наложница“ (она-же „Цыганка“) малоинтересна. Особенное мѣсто въ ряду поэмъ Баратынскаго занимаетъ „Балъ“. Эта поэма довольно замѣчательна, какъ по чрезвычайно легкому и изящному стиху, такъ и по тому, что изъ нея могло-бы быть, судя по крайне интересному началу. Первые контуры характера героя поэмы — Арсенія весьма любопытны и даютъ основаніе чего-то ожидать:
ѣженной Арсеній
Не привлекалъ къ себѣ очей:
ѣды мучительныхъ страстей,
Слѣды печальныхъ размышленій
ѣ; въ очахъ
И не улыбка на устахъ,
ѣшка праздная блуждала.
ѣщалъ
Края чужіе; тамъ искалъ,
Какъ слышно было, развлеченья;
И снова родину узрѣлъ;
ѣленья
Дать не возмогъ чужой предѣлъ.
Предсталъ онъ въ домъ моей Лаисы,
И остряковъ задорный полкъ
—
Онъ въ разговорѣ поражалъ
Людей и свѣта знаньемъ рѣдкимъ,
Лукавой шуткой, словомъ ѣдкимъ;
ѣвца,
Зналъ цѣну кисти и рѣзца,
Привычный складъ его рѣчей,
ѣ души своей.
ѣйшемъ развитіи поэмы, однакоже ни одно изъ этихь качествъ не выступаетъ наружу и ни въ дѣйствіяхъ Арсенія, ни въ словахъ и чувствахъ его не проявляется рѣшительно ничего такого, что выдѣляло-бы его изъ общаго фона свѣтской толпы. Поступки героини поэмы и конецъ ея похожденій — она отправляется — менѣе банальны, — но за то и не мотивированы совсѣмъ. Арсеній всего только одинъ изъ очень длиннаго списка ея любовниковъ. Почему-же именно его измѣна такъ потрясла ее, что она рѣшилась на самоубійство?