248. Жене
1840, февраль, 9, Петербург
«Вчера я провел день вовсе безалаберно. Утром сделал несколько визитов, никого не заставая дома, потом обедал у Дюме с молодежью, в числе коей был однако ж Вяземской. Пели цыгане. Все мы порядочно подгуляли. Пили мое здоровье. Это меня тронуло. Впрочем, обед был прескверный, а заплатили мы дорого: по 65 с человека. Я издерживаю здесь очень мало. С этими 65 еще не дошло до 1000. Извощики здесь дешевле, чем в Москве. Ездивши с утра до вечера, мне никогда еще не случалось издержать больше трех двугривенных, а еще не торгуюсь. Вяземской за обедом сел возле меня и был очень любезен. Я в нем узнал прежнего Вяземского. Вообще он бодрее, чем в последний раз в Москве. Корил новое поколенье в неуменьи пить и веселиться. В это время племянник его Карамзин, немного навеселе, бросил на пол рюмку, которая не расшиблась. Видите, сказал Вяземской: мог уронить, а разбить силы не стало. Сегодня бенефис Тальони. Ираклий обещал достать мне билет. Мне начинает быть скучно. Я не привык к этому беспрерывному мытарству, в котором кружусь. Постоянно жить в П-бурге было бы приятно, имея между двумя днями рассеяния хоть один отдыха. Хочется домой, моя душенька, и я был бы готов уехать хоть сегодня. П-бург приятен отсутствием неприятных впечатлений, и я, конечно, с восторгом променял бы на него Москву. Но в нем веселишься потому, что это Петербург, слишком молодо. Был у дяди Петра Андреевича, который облил меня слезами. Ужасно жаловался на брата Сергея за его проделку. Вообрази, где я потом его видел? В <дворянском> собрании. Я от него ускользнул. Прощай, моя душенька Настя, обнимаю тебя и детей. — Е. Боратынский».