Полезна критика строгая, а не едкая. Тот не любит искусство, кто разбирает произведение с эпиграмматическим остроумием. Более или менее отзываясь недоброжелательством, оно заставляет подозревать критика в пристрастии и удаляет его от настоящей его цели: уверить читателя в справедливости своего мнения. Ещё замечу, что, разбирая сочинение, не одной публике, но и автору (разумеется, ежели он имеет дарование) нужно показать его недостатки, а этого никогда не достигнешь, ежели будешь расточать более насмешки, нежели доказательства, более будешь стараться пристыдить, нежели убедить сочинителя.
Ежели строго разбирать стихотворения г на Муравьёва, конечно, многое и очень многое найдешь достойным осуждения; но в то же время увидишь красоты, ручающиеся за истинное дарование. Г-н. Муравьёв поэт неопытный, но Поэт — и это главное. Во всех его пьесах небрежность слога доведена до крайности; но почти во всех ощутительно возвышенное вдохновение. Он ещё не написал ничего истинно хорошего, но подаёт прекрасные надежды.
Книга г-на Муравьёва заключает в себе описательную поэму под названием Таврида и несколько мелких стихотворений.
Таврида — произведение совершенно ученическое. Создание её бедно или, лучше сказать, в ней нет никакого создания. Это риторическое распространение двух стихов Пушкина в Бахчисарайском фонтане:
Где скрылись ханы? где гарем?
Кругом всё пусто, всё уныло...
Ежели мы прибавим, что в поэме г-на Муравьёва нет ни одной строфы, сначала до конца написанной истинно хорошими стихами, достоинство её будет весьма не велико. Таврида, кажется, первый опыт г на Муравьёва; но ежели в ней ещё не видно искусства, то видны уже силы. Таврида писана небрежно, но не вяло. Неточные её описания иногда ярки и не обработанные стихи иногда дышат каким то беспокойством, похожим на вдохновение. Не привожу примеров, ибо сказанное мною чувствительнее в целом сочинении, нежели в его частностях.
В мелких стихотворениях дарование г-на Муравьёва гораздо зрелее. Каждая пьеса уже заключает в себе более или менее полное создание, и от времени до времени встречаются прекрасные стихи. Приведём отрывок из стихотворения «Ермак», которое одно из хороших в разбираемой нами книге. Остяк рассказывает путнику о завоевании Сибири по тёмным преданиям, сохранившимся в его племени.
Вот видишь, путник: много, много
Прошло холодных, бурных зим.
С тех пор как бранною тревогой
Иртыш великий был грозим.
Отколь? зачем? я не открою;
Но бурной вьюгой притекли
Сюда, к убийственному бою,
Другого племя остяки:
Они друг друга убивали,
Везде лишь кровь текла одна;
Снега с полей уж не смывали
Войны багрового пятна.
И вот однажды ночь застала
Пришельцев. Всё меж ними спало,
Забыв о мстительных врагах.
Они ж стрелами разбудили
И смертью отогнали сон!
Но челноки пришельцев плыли
Среди кипящих, грозных волн.
Их вождь был скован из железа,
И нашей смерти чужд он был!
В Иртыш, добыча мрачной грезы,
Прыгнул, проснулся п поплыл,
И близок был к ладьям союзным;
Быть может, их бы досягнул,
Иртышу показался грузным:
Иртыш взревел, — он потонул.
Другого племя остяки, И нашей смерти чужд он был, Иртышу показался грузным. Прекрасно! Но сколько недостатков в этом отрывке! Я не открою — нужно я не знаю; они друг друга убивали, т. е. воины Ермака друг друга убивали, по смыслу стихов; это ли хотел сказать сочинитель? Снега с полей уж не смывали войны багрового пятна, слишком изысканно для остяка. Забыв о мстительных врагах: мстительных ненужный эпитет. Они ж стрелами разбудили... Кого? Всё четверостишие дурно. В Иртыш, добыча мрачной грезы?.. Почему знает остяк, что Ермаку в это время что нибудь грезилось? Лучше было сказать: полусонный. Надобно заметить, что я разбираю хорошее у г-на Муравьёва.
Не буду говорить особо о каждом стихотворении г-на Муравьёва, — это бы заняло слишком много времени. Не могу, однако ж, оставить без внимания стихотворение его Стихии, которое мне кажется лучшим из всего собрания как по созданию, так и по исполнению. Я приведу его в новое доказательство и прекрасного дарования г-на М<уравьёва> и великих его недостатков.
Я с духом беседовал диких пустынь!
Пред юношей, с мрачного трона,
Клубящимся вихрем восстал исполин;
Земли расступилося лоно!
Он эхом раздался, он ветром завыл
он не в глубине земли; а ежели не так, то прежде, нежели явится дух, земля должна расступиться. Сколько несообразностей! Последние два стиха прекрасны.
Я с духом беседовал бурных валов! Завыли широкие волны; Он с пиршества шёл поглощённых судов, Усопших отчаяньем полный! И много о тайнах бездонных ревел, И юноша пеной его поседел.
Завыли широкие волны... вставка. Следующие три стиха красоты превосходной. Ежели б г-н Муравьёв всегда облекал в подобные стихи картины своенравного воображения, мы бы уже поздравили себя с великим Поэтом. И Юноша пеной его поседел: дурно, потому что изысканно. Надобно было сказать: И юноша пеной своею покрыл. Лирическая поэзия любит простоту выражений.
Я с духом беседовал горных зыбей,
С лазурным владыкой эфира!
Открыл мне все прелести мира;
Меня облаками, смеясь, одевал,
И юноша свежесть эфира вдыхал!
В этой строфе хорош один только стих: Меня облаками, смеясь, одевал. Что такое значит: во звуке речей открыть все прелести мира? Прочтите кому угодно эти два стиха: каждый будет их толковать по своему и, может быть, никто не угадает настоящей мысли автора. К тому же дух эфира должен говорить только о своей области, а не о целом мире; а не то г-ну Муравьёву не для чего беседовать особо с каждым стихийным духом: довольно поговорить с воздушным, который всеведущ.
Гул дальнего грома раздался!
Не мог усидеть он на туче своей,
Палящий, клубами свивался,
И с треском следил свой убийственный путь,
Отчего дух огня не мог усидеть на своей туче (не говорю уже о низком выражении: усидеть)? Чего же он испугался? Можно ли писать таким образом и никогда не поверять во ображения рассудком? Для пользы искусства почти досадно, что г-н Муравьёв человек с дарованием.
Я духом напитан ревущих стихий.
Они и с младенцем играли;
Вокруг колыбели моей возлегли
Но как предадим её звук громовой?
Эта строфа с начала до конца прекрасна, кроме рифм: стихии и возлегли, которые чересчур не точны. Ещё: И бурной рукою качали — кого, что? Должно подразумевать колыбель, но это не сказано: местоимение здесь необходимо. Скажем вообще о г-не Мурвьёве, что, богатому жаром и красками, ему недостаёт обдуманности и слога, следовательно — очень многого. Истинные поэты потому именно редки, что им должно обладать в то же время свойствами, совершенно противоречащими друг другу: пламенем воображения творческого и холодом ума поверяющего. Что касается до слога, надобно помнить, что мы для того пишем, чтобы передавать друг другу свои мысли; если мы выражаемся неточно, нас понимают ошибочно или вовсе не понимают: для чего ж писать? Надеемся, что г-н Муравьёв в будущих сочинениях исполнит наши ожидания и порадует нас красотами, не затемнёнными столькими недостатками.