***
Приятель строгий, ты не прав,
Несправедливы толки злые;
Друзья веселья и забав,
Мы не повесы записные!
По своеволию страстей
Себе мы правил не слагали,
Но пылкой жизнью юных дней,
Пока дышалося, дышали;
Любили шумные пиры;
Гостей весёлых той поры,
Забавы, шалости любили
И за роскошные дары
Младую жизнь благодарили.
Во имя лучших из богов,
Во имя Вакха и Киприды,
Мы пели счастье шалунов,
Сердечно презря крикунов
И их ревнивые обиды.
Мы пели счастье дней младых,
Меж тем летела наша младость;
Порой задумывалась радость
В кругу поклонников своих;
В душе усталой пламень гас,
И за стаканом в добрый час
Застал нас как-то опыт строгой.
Наперсниц наших, страстных дев
Мы поцелуи позабыли
И, пред суровым оробев,
Утехи крылья опустили.
С тех пор, любезный, не поём
Мы безрассудные забавы,
Смиренно дни свои ведём
И ждём от света доброй славы.
Теперь вопрос я отдаю
Тебе на суд. Подумай, мы ли
Переменили жизнь свою
Иль годы нас переменили?
Булгарину
Другая редакция стиха
Нет, нет, Булгарин! ты не прав,
Несправедливы толки злые:
Друзья веселья и забав,
Мы не повесы записные.
Из своеволия страстей
Но пылкой жизнью юных лет,
Пока дышалося — дышали;
Любили шумные пиры;
Гостей веселых той поры
Забавы, шалости любили
И за роскошные дары
Младую жизнь боготворили.
В кругу веселых шалунов,
Во имя Вакха и Киприды,
Мы пели негу, шум пиров,
Не замечая крикунов
И их ревнивыя обиды.
Мы пели счастье дней младых, —
Меж тем летела наша младость;
Порой задумывалась радость
В кругу поклонников своих.
Душа приметно отцветала,
В усталом сердце пламень гас,
И за стаканом в добрый час
Безпечных Опытность застала.
Наперсниц наших — страстных дев
Мы поцелуи позабыли
Утехи крылья опустили.
Так разрезвившихся детей,
Средь их младенческих затей,
Приводит вдруг в остолбененье
Со строгой важностью очей
Педанта школы появленье.
С тех пор, любезный, не поём
Мы безразсудныя забавы,
Смиренно жизнь свою ведём
И ждем от света доброй славы.
Теперь вопрос я отдаю
Тебе на суд: подумай, мы-ли
Переменили жизнь свою,
Иль годы нас переменили?
Примечания
„Сыне Отечества“ 1821 г., ч. 70, № XXII, стр. 175—177, под заглавием „Булгарину“ и с подписью Баратынский. В издании 1827 г. Боратынский уничтожил посвящение, озаглавил „К....“ (стр. 156—157) и изменил следующие стихи:
1
Нет, нет! мой Ментор, ты неправ,
Не удовлетворившись этими исправлениями, Боратынский поместил это стихотворение (без заглавия, стр. 135—136) в издании 1835 года с следующими вариантами (сравнительно с изд. 1827 г.)(см. вариант 1)
Сверх того, в копии Н. Л. Боратынской (Казанский архив) 29 стих читается:
Перед суровым оробев,
„Б — ну“.
В 1827 году, по поводу сборника стихотворений Боратынскаго, Булгарин писал (в „Северной Пчеле“, № 147, 8 декабря): „Из посланий лучшия к Н. И. Гнедичу, к Дельвигу (то, которое напечатано на стр. 160) и ко мне. Послание ко мне было напечатано в Сыне Отечества и перепечатано в Образцовых Сочинениях с моим именем: К Булгарину; имя мое было даже в стихе. По переселении поэта в Москву, он стал писать ко мне Послания другого рода, а в прежнем имя мое заменено точками в заглавии, а в стихе я пожалован в Менторы. Пользуюсь этим почетным званием, и советую Поэту более следовать внушению своего гения, нежели внушениям журнальных сыщиков. Это будет лучше и для него, и для публики“.
„послания другого рода“ до „переселения“ в Москву, и виною этого были не Московские литераторы, влиянию которых будто бы подпал поэт (как это хотел представить Булгарин): Боратынский отвернулся от критика „Северной Пчелы“ и „Сына Отечества“ тогда, когда нравственная и литературная физиономия Фаддея Венедиктовича достаточно выяснилась, и деятельность Булгарина и его компаньона Н. И. Греча развернулась во всей своей силе.
„Посланий другого рода“ — эпиграмм на Ф. Булгарина — у Боратынскаго, действительно, довольно много: „Эпиграмма“ 1825 г. („Что ни болтай, а я великий муж!“), в 1826 году — „В своих листах душонкой ты кривишь“, в 1827 году — „На некрасивую виньетку, представляющую Автора за письменным столом, а подле него Истину“, в 1829 — „Эпиграмма“ („Поверьте мне, Фиглярин — моралист“) и т. д.