Нет! в одиночестве душой изнемогая
Средь каменных пустынь противного мне края,
Для лучших чувств души ещё я не погиб,
Я не забыл тебя, почтенный Аристипп,
И дружбу нежную, и русские Афины!
Не Вакховых пиров, не лобызаний Фрины,
В нескромной юности нескромно петых мной,
Не шумной суеты, прославленной толпой,—
Лишенье тяжко мне в краю, где финну нищую
Отчизна мёртвая едва дарует пищу.
Нет, нет! мне тягостно отсутствие друзей,
Лишенье тягостно беседы мне твоей,
То наставительной, то сладостно отрадной:
В ней, сердцем жадный чувств, умом познаний жадный,
И сердцу и уму я пищу находил.
Счастливец! дни свои ты музам посвятил
И бодро действуешь прекрасные полвека
На поле умственных усилий человека;
Искусства нежные и деятельный труд
Податель сердца — труд, искусства — наслажденья
Ещё не породив прямого просвещенья,
Избыток породил бездейственную лень.
На мир снотворную она нагнала тень,
И чадам роскоши, обременённым скукой,
Довольство бедности тягчайшей стало мукой;
Искусства низошли на помощь к ним тогда;
Уже отвыкнувших от грубого труда
К трудам возвышенным они воспламенили
И праздность упражнять роскошно научили;
Быть может, счастием обязаны мы им.
Как беден, кто больной бездействием своим!
Занятья бодрого цены не постигает,
За часом час другой глазами провожает,
Скучает в городе и бедствует в глуши,
Употребления не ведая души,
И плачет, сонных дней снося насилу бремя,
Что жизни краткое в них слишком длится время.
Они в углу моём не длятся для меня.
И взяв тебя в пример, поэзию, ученье
Призвал я украшать моё уединенье.
Леса угрюмые, громады мшистых гор,
Пришельца нового пугающие взор,
Свинцовых моря вод безбрежная равнина,
Напев томительный протяжных песен финна —
Не долго, помню я, в печальной стороне
Печаль холодную вливали в душу мне.
Я победил её и не убит неволей,
Ещё я бытия владею лучшей долей,
Я мыслю, чувствую: для духа нет оков;
То вопрошаю я предания веков,
Паденья, славы царств читаю в них причины,
Наставлен давнею превратностью судьбины,
Учусь покорствовать судьбине я моей;
То занят свойствами и нравами людей,
В их своевольные вникаю побужденья,
Слежу я сердца их сокрытые движенья
И разуму отчёт стараюсь в сердце дать!
Мне душу радует восторгами своими;
На миг обворожён, на миг обманут ими,
Дышу свободно я и, лиру взяв свою,
И дружбу, и любовь, и негу я пою.
Осмеливаясь петь, я помню преткновенья
Самолюбивого искусства песнопенья;
Но всякому своё, и мать племён людских,
Усердья полная ко благу чад своих,
Природа, каждого даря особой страстью,
Нам разные пути прокладывает к счастью:
Кто блеском почестей пленён в душе своей;
Кто создан для войны и любит стук мечей; *
Любезны песни мне. Когда-то для забавы
Я, праздный, посетил Парнасские дубравы
И воды светлые Кастальского ручья;
Там к хорам чистых дев прислушивался я,
Там, очарованный, влюбился я в искусство**
Другим передавать в согласных звуках чувство,
И, не страшась толпы взыскательных судей,
Так, скуку для себя считая бедством главным,
Я духа предаюсь порывам своенравным;
Так, без усилия ведёт меня мой ум
От чувства к шалости, к мечтам от важных дум!
Но ни души моей восторги одиноки,
Ни любомудрия полезные уроки,
Ни песни мирные, ни лёгкие мечты,
Воображения случайные цветы,
Среди глухих лесов и скал моих унылых
Не заменяют мне людей, для сердца милых,
И часто, грустию невольною объят,
Увидеть бы желал я пышный Петроград,
Вести желал бы вновь свой век непринуждённый
В кругу детей искусств и неги просвещённой,
Апелла, Фидия желал бы навещать,
С тобой желал бы я беседовать опять,
Муж, дарованьями, душою превосходный,
В стихах возвышенный и в сердце благородный!
За то не в первый раз взываю я к богам:
— найду я счастье сам!
Другая редакция строк:
*Кто рад своей казне, кто псарне рад своей, Кто наслаждается, гоняя голубей...
**И сердцу уступил - влюбился я в искусство
В другом варианте стиха:
Начало:
Так! для отрадных чувств еще я не погиб,
Я не забыл тебя, почтенный Аристип
Конец:
За то не в первый раз взываю я к богам, -
Отдайте мне друзей: найду я счастье сам!
Примечания
Издается по копии послания к Гнедичу, хранящейся в Имп. Публ. Библиотеке (Собрание автографов).
В измененном виде было впервые напечатано в „Новостях Литературы“ 1823 г., кн. IV, № 41, стр. 29, под заглавием „Н. И. Гнедичу“ и с подписью Б—ий (перепечатано в „Собрании новых русских Стихотворений“, ч. I, 1824 г., стр. 48—52). Изменения, сделанныя при печатании, коснулись следующих стихов:
1—3
Столицей шумною в изгнаньи позабыт,
4
Я не забыл тебя, любимец Аонид!
8
Не праздной суеты, прославленной толпой,
19
Искусства пылкия и деятельный труд,
20—21
Живитель сердца — труд; Искусства — наслажденья!
28
Уже отвыкнувшим от грубаго труда
32—38
Как беден страждущий бездействием своим!
Печальный, жалкий раб тупого усыпленья,
Не постигает он души употребленья;
В дремоту грубую всечасно погружен,
Отвыкнул чувствовать, отвыкнул мыслить он;
Клянет он дни свои и ропщет он украдкой,
Что длятся для него мгновенья жизни краткой.
Они в углу моем не длятся для меня.
44
Залива бурнаго свинцовая равнина,
45
Напевы грустные протяжных песен Фина,
52
Всемирных перемен читаю в них причины;
54
Учусь покорствовать судьбине я моей.
56
Поступков их ищу прямыя побужденья,
57
Вникаю в сердце их, слежу его движенья
58
И в сердце разуму отчет желаю дать.
61
На миг обворожен, на миг обманут ими,
62
— и лиру взяв мою,
63
И дружбу и любовь и негу я пою.
70—71
Кто блеском почестей пленен в душе своей;
Кто создан для войны и любит стук мечей.
76
78
И не страшась толпы взыскательных судей,
86
Ни песни мирныя, ни легкия мечты,
90
И тихой грустию повременно обят,
91
Увидеть бы желал я пышный Петроград;
92
94
Апелла, Фидия желал бы навещать;
98
Зато не в первый раз взываю я к Судьбам.
Включая это послание в изд. 1827 г. (стр. 174—178), Боратынский подверг его вторичному изменению: (см. варианты строк).
Вошло без изменения в издание 1835 года (стр. 106—110, опечатка в 75 стихе: Там к хорам чистых дев прислушиваюсь я).
во всяком случае не позже 1822 года.
Ф. В. Булгарин („Северная Пчела“ 1827, 8 декабря, № 147) писал: „В послании к Н. И. Гнедичу он говорит о наслаждениях ума и сердца, смягчающих жестокость судьбы. Это Горацианское, образцовое Послание. Для примера выпишу несколько стихов... Не говорю о других стихах и мыслях, заключающихся в сем отрывке, но: „Чужих безбрежных вод свинцовая равнина“ — есть совершенство Поэзии. Этот свинец, оковывающий пришельца в чужой стране — Поэзия!“
По мнению М. Н. Лонгинова („Русский Архив“ 1867, „Баратынский и его сочинения“, стр. 248—264), послание Боратынскаго напоминает „блестящия произведения в этом роде Вольтера, I. Шенье, Де Лавиня и других мастеров французской школы „здраваго смысла“. Но заметим, — прибавляет М. Н. Лонгинов — что эти полу-сатирическия, полу-философския „речи в стихах“ реже впадают у Баратынскаго в резонерство, столь несвойственное Русскому духу и что в них живее пробивается поэтическая струя, чем у его учителей“. П. О. Морозов (Соч. Пушкина, изд. „Просвещения“, т. I, стр. 501, то же в Акад. изд., т. III, стр. 65—66) видит в этом послании Боратынскаго подражание Пушкинскому посланию Чаадаеву, напечатанному в „Сыне Отечества“ 1821, № 35 („Ч***ву“).
Николай Иванович Гнедич (1784—1833), известный переводчик „Илиады“ Гомера, автор в свое время прославленной идиллии „Рыбаки“, относился с большим участием к судьбе Боратынскаго. Намеком на характер отношений Гнедича и Боратынскаго может служить следующая неизданная записка Боратынскаго к Гнедичу (хранится в Пушкинском Доме): „Почтеннейший Николай Ивановичь, больной Боратынской довольно еще здоров душою чтоб ему глубоко быть тронутым вашей дружбою — Он благодарит вас за одну из приятнейших минут его жизни, за одну из тех минут которые действуют на сердце как кометы на землю, каким то електрическим воскресением обновляя его от времени до времени.
Благодарю за рыбаков, благодарю за прокаженнаго Вы сделали что все письмо состоит из однех благодарностей
— Еще более буду вам благодарным еже ли сдержите слово и навестите преданнаго вам Боратынскаго.
Назначте день а мы во всякое время будем рады и готовы“.
Повидимому, Б. относился к Гнедичу, как к наставнику, последний же покровительствовал молодому поэту (см. примечание к „Пирам“ во 2 томе). К Н. И. Гнедичу относится также послание 1823 года: „Г[неди]чу, который советовал сочинителю писать сатиры“.