Дай руку мне, товарищ добрый мой,
Путём одним пойдём до двери гроба,
И тщетно нам за грозною бедой
Беду грозней пошлет судьбины злоба.
Ты помнишь ли, в какой печальный срок
Впервые ты узнал мой уголок?
Ты помнишь ли, с какой судьбой суровой
Боролся я, почти лишённый сил?
Я погибал — ты дух мой оживил
Надеждою возвышенной и новой.
Ты ввёл меня в семейство добрых муз;
Деля досуг меж ими и тобою,
Я ль чувствовал её свинцовый груз
И перед ней унизился душою?
Ты сам порой глубокую печаль
В душе носил, но что? Не мне ли вверить
Спешил её? И дружба не всегда ль
Хоть несколько могла её умерить?
Забытые фортуною слепой,
И, дружества твердя обет святой,
Бестрепетно в глаза судьбе глядели.
О! верь мне в том: чем жребий ни грозит,
Упорствуя в старинной неприязни,
Душа моя не ведает боязни,
Души моей ничто не изменит!
Так, милый друг! позволят ли мне боги
Ярмо забот сложить когда*нибудь
И весело на светлый мир взглянуть,
По*прежнему ль ко мне пребудут строги —
Всегда я твой. Судьёй души моей
Ты должен быть и в вёдро и в ненастье,
Удвоишь ты моих счастливых дней
Неполное без разделенья счастье;
В дни бедствия я знаю, где найти
Участие в судьбе своей тяжёлой;
Чего ж робеть на жизненном пути?
Иду вперёд с надеждою весёлой.
Ещё позволь желание одно
Чтоб для тебя я стал хотя отныне,
Чем для меня ты стал уже давно.
Другая редакция стиха:
Дай руку мне, товарищ добрый мой,
Путем одним пойдем до двери гроба!
Дай руку мне, — я чувствую, мы оба
Родилися подъ тою же звездой.
Нас не вотще судьба соединила,
Суровая двух добрых полюбила
И, слабая от бедствий их спасти,
Опорою друг другу быть судила,
Чтоб с ней самой могли борьбу вести.
От детских дней знакомы мы с бедами;
Казалося, у люльки ждал нас рок:
Что-ж гневный он свершить над нами мог?
И не всегда-ль он побеждался нами?
Ты помнишь-ли, в какой печальный срок
На дружбу мне ты руку дал впервые —
И думая: по сердцу мы родные —
Ты помнишь-ли, с какой судьбой суровой
Боролся я, почти лишенный сил?
Не ты-ль тогда мне бодрость возвратил?
Не ты-ль душе повеял жизнью новой?
Ты ввел меня в семейство добрых Муз:
Деля досуг меж ними и тобою,
Я-ль чувствовал ея свинцовый груз
И перед ней унизился душою?
Когда ты сам носил въ душе печаль,
Кому вверял признанья в грусти тайной?
Не мне-ль, скажи? и дружба не всегда-ль
Тебя ждала с отрадой обычайной?
Забытые фортуною слепой,
Мы ей на зло друг в друге все имели:
Любовь, и лень, и негу, и покой;
Развеселясь, в забвеньи сердца пели
И, дружества твердя обет святой,
Безтрепетно в глаза судьбе глядели.
О, верь мне в том, — чем жребий ни грозит,
—
Душа моя не ведаетъ боязни,
Души моей ничто не изменит!
Так, милый друг, позволят-ли мне боги
Ярмо забот сложить когда-нибудь
И весело на светлый мир взглянуть,
Попрежнему-ль ко мне пребудут строги, —
Всегда я твой! судьей души моей
Ты должен быть и в ведро и в ненастье:
Удвоишь ты моих счастливыхъ дней
В дни бедствия я знаю, где найти
Участие в судьбе моей тяжелой:
Что-ж страшно мне на жизненномъ пути?
Иду вперед с надеждою веселой!
Мне произнесть: молюся я судьбине,
Чтоб для тебя я стал, хотя отныне,
Чем для меня ты стал уже давно!
Примечания
„Полярной Звезде“ на 1823 г., стр. 374—376, под заглавием „К Дельвигу“ и с подписью Баратынский. Вошло в издание 1827 года под заглавием „Дельвигу“ (стр. 166—168) и с изменениями стихов (см. вариант 1).
В издании 1835 года (стр. 131—133) 36 стих возстановлен по чтению „Полярной Звезды“. Посмертными изданиями сочинений Боратынскаго это стихотворение ошибочно отнесено к 1823 году.
См. примечание к посланию 1819 года „К Дельвигу“