Судьбой наложенные цепи
Упали с рук моих, и вновь
Я вижу вас, родные степи,
Моя начальная любовь.
Степного неба свод желанный,
Степного воздуха струи,
На вас я в неге бездыханной
Остановил глаза мои.
Но мне увидеть было слаще
Лес на покате двух холмов
И скромный дом в садовой чаще —
Приют младенческих годов.
Промчалось ты, златое время!
С тех пор по свету я бродил
И наблюдал людское племя
И, наблюдая, восскорбил.
Ко благу пылкое стремленье
От неба было мне дано;
Но обрело ли разделенье,
Я братьев знал; но сны младые
Соединили нас на миг:
Далече бедствуют иные
И в мире нет уже других.
Но от насильственных судьбин
Молить хранительного крова
К тебе пришёл я не один.
Привёл под сень твою святую
Мою супругу молодую
С младенцем тихим на руках.
Пускай, пускай в глуши смиренной,
С ней, милой, быт мой утая,
Не буду помнить бытия.
Пускай, о свете не тоскуя,
Предав забвению людей,
Кумиры сердца сберегу я
Примечания
Печатается по изданию 1835 года (стр. 189—191; заглавие дано автографом Боратынскаго в тетради Н. Л. Боратынской (Казанский архив). Впервые напечатано (повидимому, не совсем исправно) в „Московском Телеграфе“ 1828 г., январь, № 2, стр. 191, под заглавием „Стансы“ и с подписью Е. Баратынский. В „Московском Телеграфе“ 6-ая строфа опущена, и стихотворение имеет следующия разночтения:
1
Обременительныя цепи
15
Я наблюдал людское племя,
17
31
Мою подругу молодую
34
С ней милый быт мой утая,
38—40
В любовь последнюю мою
И семью малую мою!
В автографе мы читаем (в скобках помещаем зачеркнутое автором):
1
Самовластительные цепи
19
Но (находило) обрело ли разделенье
20
272
21
(И то восторги молодые) Я братьев звал, но сны младые
23
Далече странствуют иные
Последние три стиха читаются в автографе так же, как и в „Московском Телеграфе“.
Издание 1869 года (а равно и все последующия) дало этому стихотворению заглавие „Родина“ (произвольное? — в копиях Н. Л. Боратынской мы встречаем тоже только одно заглавие „Мара“) и отнесло его ошибочно к 1828 году, между тем как „Мара“ написана в 1827 году.
„Дамском Журнале“ (1828 г., ч. 22, № 8, „Письмо к Лужницкому старцу о быстрых успехах Русской Поэзии“, стр. 67—75, статья, подписан - Ю — г К — в) был произведен очень подробный и мелочный разбор в таком роде: „Не правда ли, что начальный станс — превосходен? Вы, может быть, спросите: „Из каких цепей вырвался поэт? где он находился?“ Читателю нет надобности знать об этом; первые два стиха картинны, новы и следовательно чудесны! Далее, вы верно скажете, что „родныя степи не могут быть ни начальною, ни среднею, ни конечною любовью, равно как любовь не бывает ни степью, ни лугом, ни полем“. Согласен; да это по старинному; мир романтический есть мир превращений: там небылицы являются в лицах... Возскорбим со вздыханием теперь и мы, что высокостепный автор наш, бродя по свету и наблюдая людское племя возскорбил и прервал свои наблюдения: он лишил потомство многаго. Может быть, он не возскорбил бы, наблюдая племя обезьян, племя попугаев, племя рыб, племя червей и прочия племена царств ископаемаго и прозябаемаго. Возскорбим же с сокрушением и о том, что язык Русской Поэзии больно, больно скорбит в стихотворных узах нашего писателя!“... и т. д. и т. д. Не можем не согласиться с мнением М. Н. Лонгинова („Русский Архив“ 1867 г., стр. 248—264—„Баратынский и его сочинения“), что чувство успокоения, явившееся вследствие сознания, что целая сторона земной жизни им разгадана, внушило поэту этот „торжественный гимн любви и умиления“.
Мара — имение Боратынских в Тамбовской губ. (Кирсановскаго уезда), в котором родился Е. А. Боратынский.
„Супруга молодая с младенцем тихим на руках“ — Н. Л. Боратынская (см. о ней в биографическом очерке) с первою дочерью поэта — Александрой Евгениевной.