Век шествует путём своим железным;
В сердцах корысть, и общая мечта
Час от часу насущным и полезным
Отчетливей, бесстыдней занята.
Исчезнули при свете просвещенья
Поэзии ребяческие сны,
И не о ней хлопочут поколенья,
Промышленным заботам преданы.
Для ликующей свободы
Вновь Эллада ожила,
Собрала свои народы
И столицы подняла;
В ней опять цветут науки,
Носит понт торговли груз
И не слышны лиры звуки
В первобытном рае муз!
Блестит зима дряхлеющего мира,
Блестит! Суров и бледен человек;
Но зелены в отечестве Омира
Холмы, леса, брега лазурных рек.
Цветёт Парнас! Пред ним, как в оны годы,
Кастальский ключ живой струёю бьет;
Нежданный сын последних сил природы,
Воспевает, простодушный,
Он любовь и красоту,
И науки, им ослушной,
Пустоту и суету:
Мимолетные страданья
Легкомыслием целя,
Лучше, смертный, в дни незнанья
Радость чувствует земля.
Поклонникам Урании холодной
Поёт, увы! он благодать страстей;
Как пажити Эол бурнопогодный,
Плодотворят они сердца людей;
Живительным дыханием развита,
Фантазия подъемлется от них,
Как некогда возникла Афродита
Из пенистой пучины вод морских.
И зачем не предадимся
Снам улыбчивым своим?
Бодрым сердцем покоримся
Думам робким, а не им!
Верьте сладким убежденьям
Вас ласкающих очес
И отрадным откровеньям
Суровый смех ему ответом; персты
Он на струнах своих остановил,
Сомкнул уста вещать полуотверсты,
Но гордыя главы не преклонил:
Стопы свои он в мыслях направляет
В немую глушь, в безлюдный край, но свет
Уж праздного вертепа не являет,
И на земле уединенья нет!
Человеку непокорно
Море синее одно:
И свободно, и просторно,
И приветливо оно;
И лица не изменило
С дня, в который Аполлон
Поднял вечное светило
В первый раз на небосклон.
Оно шумит перед скалой Левкада.
На ней певец, мятежной думы полн,
Стоит... в очах блеснула вдруг отрада:
Сия скала... тень Сафо!.. песни волн...
Где погребла любовница Фаона
Отверженной любви несчастный жар,
Там погребёт питомец Аполлона
И поопрежнему блистает
Хладной роскошию свет:
Серебрит и позлащает
Свой безжизненный скелет;
Но в смущение приводит
Человека вал морской,
И от шумных вод отходит
Он с тоскующей душой!
Примечания
Впервые напечатано в „Московском Наблюдателе“ 1835 г., ч. I, стр. 30—32, под заглавием „Последний Поэт“ и с подписью Е. Баратынский. Вошло в сборник стихотворений Боратынскаго „Сумерки“ (стр. 15—20) с вариантами следующих стихов:
6 Поэзии ребяческие сны,
23 Нежданный сын последних сил природы
54 В немую глушь, в безлюдный край; но свет
66 На ней, певец, мятежной думы полн,
77 Но в смущение приводит
В издании 1869 года (а также и во всех последующих) стихотворение это читается в иной редакции (чтение недошедшей до нас рукописи, копии, современнаго списка?). Приводим варианты сравнительно с текстом „Сумерек“:
43 Гордым сердцем покоримся
44 Думам робким, а не им!
68 Сия скала...... тень Сафо!... песни волн
Это стихотворение отнесено всеми издателями к периоду 1835—1842 гг.; кажется, однако, его нужно относить к 1834 году, так как оно было уже напечатано в первом номере „Московскаго Наблюдателя“ 1835 года.
† 1841).
—476) посвятил „Последнему Поэту“ подробный анализ, т. к. видел в нем profession de foi поэта, тайну поззии Боратынскаго со всеми ея достоинствами и недостатками. И в разборе Белинскаго поминутно мелькают слова и выражения: „энергия“, „поэтическая красота“, „огненное слово“, „какие чудные, гармонические стихи!“, „Сила грустнаго чувства словно молния проблеснула“.... „Эти стихи так хороши, так хороши“.... и т. д. Итак, Белинский отдал должное прекрасной форме и в следующих словах признал глубину содержания, глубину мысли: „видно, что мысль стихотворения явилась в скорбях рождения! Видно, что она вышла не из праздно-мечтающей головы, а из глубоко-растерзаннаго сердца...“ Но в этом произведении Белинский увидел вражду к просвещению, в защиту просвещения напал на поэта и „жгучую мысль“ Боратынскаго назвал „ложною мыслью“. Вот окончательный приговор строгаго критика: „Опять повторяем: какие дивные стихи! Что, если бы они выражали собой истинное содержание! О, тогда это стихотворение казалось бы произведением огромнаго таланта! А теперь, чтобы насладиться этими гармоническими, полными души и чувства, стихами, надо сделать усилие: надо заставить себя стать на точку зрения поэта, согласиться с ним на минуту, что он прав в своих воззрениях на поэзию и науку; а это теперь решительно невозможно. И оттого впечатление ослабевает, удивительное стихотворение кажется обыкновенным“.
Последующая критика не вполне согласилась с судом Белинскаго и признала достойным в стихотворении не только прекрасную форму (интересную мену ритма, музыку стиха и необычайное красочное богатство образов) и глубокое чувство — но и мысль, которой суждено было оправдаться в „железном“ веке утилитаризма.