Поиск по творчеству и критике
Cлова начинающиеся на букву "Г"

1. Отъезд(Элегия)/"Прощай, отчизна непогоды"

Входимость: 1. Размер: 4кб.

Часть текста: изменил питомец Феба Ни музам, ни себе. Другой вариант стиха Прощай, отчизна непогоды, Угрюмая страна, Где мрачен вид нагой природы, Безжизненна весна; Где солнце пасмурно сияет, Где сосен вечный шум И моря рёв, - и всё питает Безумье мрачных дум; Где, отлучённый от отчизны Враждебною судьбой, Изнемогал без укоризны Изгнанник молодой; Где, шумным светом позабытой, Но всё душой пиит, Своею музой домовитой Он не был позабыт! Порой печальны песни были: Хвала, о Музы, вам - Вы, благосклонные, любили Внимать моим струнам! Теперь, для сладкого свиданья, Спешу к стране родной; В воображеньи край изгнанья Последует за мной: И камней мшистые громады, И вид полей нагих, И вековые водопады, И шум немолчный их... Я вспомню с грустным сладострастьем Печальную страну, Где я, в размолвке с милым счастьем, ПРовёл мою весну,- Но где, порой властитель неба, Наперекор Судьбе, НЕ изменил питомец Феба Ни музам, ни себе. Примечания Отезд (Элегия). (Стр. 30). Впервые напечатано в „Соревнователе Просвещения и Благотворения“ 1821 г., ч. XV, стр. 236, вместе с другим стихотворением („Н. М. К“. — „Пора покинуть, милый друг“) под общим заглавием „Элегии“ и с подписью Е. Б. Вошло в издания 1827 (под заглавием „Отезд“, стр. 44—45) и 1835 гг. (без заглавия, стр. 112—113) с вариантами стихов (вариант 1) В издании 1869 года (а также и во всех последующих) эта элегия читается под заглавием „Отъезд“. В тетради Н. Л. Боратынской (Казанский архив) выпущены 25—28 стихи, и, сверх того, изменен третий стих: Где на развалинах природы П. А. Плетнев в своей статье...

2. Песков A.M.: Боратынский. Истинная повесть. 1824

Входимость: 1. Размер: 46кб.

Часть текста: подробности случившегося с ним несчастия), я долго был в нерешимости, что делать и где искать этой спасительной помощи. Наконец естественная мысль моя остановилась на вас. Препровождаю письмо его в оригинале к вашему сиятельству. Не оправдываю свободного моего поступка: он есть не иное как выражение доверенности моей к вашему сердцу, всегда готовому на добро; не иное что, как выражение моей личной, душевной к вам благодарности за то добро, которое вы мне самому сделали. Письмо Баратынского есть только история его проступка; но он не говорит в нем ни о том, что он есть теперь, ни о том, чем бы мог быть после. Это моя обязанность. Я знаю его лично и свидетельствуюсь всеми, которые его вместе со мною знают, что он имеет полное право на уважение, как по своему благородству, так и по скромному поведению. Если заслуженное несчастие не унизило его души, то это неоспоримо доказывает, что душа его не рождена быть низкою, что ее заблуждение проистекло не из нее самой, а произведено силою обстоятельств и есть нечто ей совершенно чуждое. Кто в летах неопытности, оставленный на произвол собственной пылкости и обольщений внешних, знает, куда они влекут его, и способен угадать последствия, часто решительные на всю жизнь! И чем более живости в душе, то есть именно, чем более в ней такого, что могло бы при обстоятельствах благоприятных способствовать к ее усовершенствованию, тем более для нее опасности, когда нападут на нее обольщения, и никакая чужая, хранительная опытность ее не поддержит. Таково мне кажется прошедшее Баратынского: он споткнулся на той неровной дороге, на которую забежал потому, что не было хранителя, который бы с любовию остановил его и указал ему другую; но он не упал! Убедительным тому доказательством служит еще и то, что именно в такое время, когда он был угнетаем и тягостною участию, и еще более тягостным чувством, что заслужил ее, в нем пробудилось дарование поэзии. Он -- поэт! И его талант не есть ...

3. Медведева И. Ранний Баратынский. ПЕТЕРБУРГ 1820-Х ГОДОВ

Входимость: 1. Размер: 40кб.

Часть текста: с полком в Москве. Летом 1824 г. он тоже в Петербурге, затем после производства в офицеры, в июне 1825 г., отправляется туда вместе с полком и уезжает в августе. В начале октября 1825 г. он проезжает через Петербург в Москву, в свой последний отпуск, кончившийся отставкой. Таким образом, в общей сложности, не считая двухмесячного пребывания в Москве, Баратынский пробыл с 1820 до 1825 г. в Петербурге — один год восемь месяцев. Кроме того по протоколам Вольного общества любителей российской словесности устанавливается, что Баратынский присутствовал на заседании 19 апреля 1820 г. и 17 апреля 1822 г., что не сходится со сведениями об отпусках и пребывании в столице вместе со своим полком. Очевидно, кроме официальных отпусков, Баратынский получал возможность неофициально, под каким-нибудь предлогом, отлучаться из Финляндии. Почти ежегодно он видит своих друзей и с ними вместе участвует в литературной жизни. Петербург давал ему каждый раз новые поэтические задания, разрешаемые в основном в Финляндии. В Петербурге Баратынский в компании веселых прожигателей жизни вроде Льва Пушкина и Соболевского. С Львом он даже жил вместе в один из приездов. Вяземский вспоминает об этом: «Когда-то Баратынский и Лев Пушкин жили в Петербурге на одной квартире. Молодости было много, а денег мало. Они везде задолжали, в гостиницах, лавочках, в булочной: нигде ничего в долг им более не отпускали. Один только лавочник, торговавший вареньями, доверчиво отпускал им свой товар, да где-то промыслили они три-четыре бутылки малаги. На этом сладком пропитании продовольствовали они себя несколько дней». 55 Повидимому, совместно с Львом Пушкиным Баратынский стяжал себе славу кутилы и волокиты. Недаром Л. Пушкин, в 1826 г. с огорчением...

4. Козубовская Г. П.: Поэзия Е. А. Баратынского - "несостоявшийся диалог"

Входимость: 1. Размер: 47кб.

Часть текста: Баратынского, основу которой составляет «философия тихого счастья», включающая в себя понятия дружбы, любви, семейного круга [1], в качестве поведенческой формы предлагает разговор, или диалог. Оживляющее диалог «разговорное вдохновенье» включает «взаимную доверенность и совершенную свободу» [2], тем самым он отличается от «светской перемолвки». Сам Баратынский, обладающий, по замечанию одного из современников – юриста П. Г. Кичеева – «счастливой симпатичной наружностью», «скромным видом», «тихой речью», необычайно располагал к беседе, в которой, как и в творчестве, проявлял «гениальную деликатность ума и сердца» (И. В. Киреевский) [3]. В поэтическом творчестве Баратынского находят место оба типа. Разговор за дружеским столом, восходящий к античной мифологеме пира [4] с его обязательным элементом – диалогом, предполагает к исповедальности (у Баратынского это получает оформление в поэтической формуле забвения ума «в пылу вакхической отваги». В переписке поэтов пушкинского круга, представляющей собой единый текст, очевидны отсылки к архетипу пира. Так, А. Дельвиг, умоляя Баратынского о присылке новых стихов, подчеркивает: «Мне нужно для души почитать их, она, бедная, голодна и сидит на журнальных сухариках. Сжалься…» (Л., 225), о переживаемом состоянии приобщения к легендарной ревельской земле «…ежели теперь не заговорю стихами – то я уже не поэт, ...

5. Голубков Д. Недуг бытия. Хроника дней Евгения Баратынского. Параграфы XXI - XXV.

Входимость: 1. Размер: 30кб.

Часть текста: пытаясь сделать щеголеватую лансаду. Он смущенно улыбнулся и, подхватывая полы обильного тулупа, полез в карету. ... Ни Богдана Андреича, ни кузины Мари в Подвойском он, слава богу, не застал. Тетушка, безгласно нежная, застенчиво восторженная, обняла, облобызала, омочив его щеки радостными слезами, -- и скрылась, превратись в теплое заботливое облако. Дядюшкин кабинет покойно двинулся встречь таинственно-смутными углами и строгими ступенями восходящих до потолка полок, ласково опахнул влажным ароматом яблок, сухим, шершавым запахом пожилых книг. Тишина стояла в большом доме, словно бы погруженном на дно лесного озера. Лишь смех и плач маленьких дядюшкиных племянниц редкими всплесками нарушали ее. Все оставалось здесь прежним, ничто не изменило. Не изменилось и не изменило ничто. Это радовало его. Он целыми днями читал книги и давнишние журналы, играл с малышами, учил их арифметическим правилам и рисованью. Но вдруг вспоминалось все. И в прочной безмятежности старых стен металась очнувшаяся мысль о страшной перемене, потрясшей его действительность и опустошившей будущность. И снова он мечтал о смерти и, в отчаянье кусая губы, горько сожалел о своем выздоровленье. И жизнь начинала ему казаться недугом, позорным и неисцельным. Он брел на кладбище. Дорога, выложенная липовым листом, белесым от упорных дождей, становилась все круче, скользче. Голые деревья, еще недавно такие осанистые и мягкие, чернели судорожно и колюче. С долгим кликом проносилась журавлиная стая -- и мнилось, что это звук самой жизни, покидающей стынущие просторы земли. На плите, тронутой ржавым мохом, едва различались...